Ностальгия

— Что-нибудь закажете, сэр? — раздается голос служащего.

— Если можно, горячего чаю. С лимоном. С сахаром. Большую кружку, — произношу, не открывая глаз.

Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается — делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. “Корпус заботится о тебе” и “Делай, что должен…”. Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется — сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия, и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему — о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. А потом я снова плаваю. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре и уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения “для господ” свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит:

— Привет, сержант! Расслабляетесь? — и пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет, — Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.

И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

— Мэм, я… — начинаю я в панике.

— Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, — смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.

Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:

— Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.

— Мэм, я, э-э-э, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно… — потом спохватываюсь, принимаю сидячее выражение и делаю приглашающий жест рукой, — Прошу вас, мэм.

Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на немного шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, с немного резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке как однокласница одевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня, и как мне с ней себя вести, тем более, что она — офицер моего батальона, и все это вместе слепляется в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.

— Что-нибудь выпьете, мэм? — наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.

— То же, что и вы, сержант.

— Это бренди.

— Отлично. Пусть будет бренди, — она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.

Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивает губы в янтарной жидкости. Говорит:

— Вообще-то, Трюдо, я просто заскочила сказать вам спасибо.

— Мне? За что, мэм?

— Знаете, сержант, мы сейчас не на службе… Если вас не затруднит, называйте меня Шар. Уставом это не воспрещено. Без чинов, Ивен. Видите, мое знание вашего досье избавляет вас от церемонии представления, — она немного отстраненно улыбается.

— Хорошо… Шар. Прошу извинить, у вас такое необычное имя…

— Моя мать с индийской планеты. Мое полное имя — Шармила. В переводе с санскрита оно означает комфорт или радость. Мать так назвала меня, потому что была счастлива с отцом и я была зачата в радости, — охотно поясняет лейтенант, — Теперь вот приходится расплачиваться.

— Черт возьми, — только и могу я сказать. В наше время все национальные традиции практически нивелировались и любое их проявление вызывает немалое изумление пополам с любопытством. Как у меня сейчас, например.

О’Хара делает еще один глоток.

— Вы так увлеченно говорили о плавании, что я не удержалась и тоже решила искупаться. Тут и вправду здорово. Очень расслабляет. Спасибо вам, Ивен. Правда, я не так дружна с водой, как вы. Я подглядывала за вами, — признается она.

— Не стоит благодарности, Шармила. И давно вы тут?

— Пару часов. Ваши состязания выглядели просто потрясающе. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плавал. Вы извините меня, Ивен. Мое любопытство не связано со службой, — поспешно добавляет она.

— Ну что вы, Шар. Я просто смущен вашим вниманием.

— Вам тут хорошо? — интересуется она.

— Не то слово. Прошу извинить за грубость, мэм… Шар, я просто балдел от удовольствия. Тут что-то такое, — я пошевелил в воздухе пальцами, — Не описать. Возможно, это все моя ностальгия. Знаете, идеализируешь то, что было с тобой очень давно. Я не был в Марве пятнадцать лет. И эта вода, и люди… все это как-то накладывается. Мне хорошо.

Лейтенантша смотрит на меня с задумчивой улыбкой. Прикасается губами к бокалу. Глаза у нее просто бездонные. Из-за них я никак не могу определить ее возраст.

— Я вам завидую, Ивен. Хотела бы я быть так же беззаботна.