Док

— Значит, запасной передатчик все же нашелся, — сообразил я. — Или сидел бы наш инвалид здесь до первого визита партизан.

— Я так думаю, что партизаны никуда и не девались. Тут все поголовно — или сочувствующие, или воюют на богатую сторону. Кто больше платит, того и поддерживают… Наемники и корпорации платили — они фугасы нам подбрасывали. Сейчас наемников прижали, вот ребята и переметнулись. Разобрали остатки самолета по хозяйству, а потом и на полковника насели. Торговались до последнего. Потом карты полетные посмотришь. На задней стороне почти тысяча пунктов накарябана. И жратва, и горючка, и даже стройматериалы. Наш орденоносец жалуется, что трое суток они условия обсуждали. Покажут запасной маяк и ставки повышают.

— Ладно, то хорошо, что все хорошо кончается, — миролюбиво вздохнул я, вытирая пот. Полюбовавшись на заросшие лианами дома на кривых сваях, зацепился взглядом за самый большой сарай, аляписто накрытый кусками обшивки самолета. Судя по всему — место обитания старосты деревни. — Как полковника домой вернем, пусть крутится, организует оплату.

— Какая оплата, док, ты о чем? — восхитился Тибур. — Им радоваться надо, что мы деревню на ноль не помножили, а ты говоришь — оплата! Как только этот замполка умотает, так радость общения с белыми людьми для аборигенов и закончится. Пусть молятся, чтобы про них лишний раз не вспомнили.

— Но кто будет верить тогда нашему слову, если мы его нарушаем? — я поставил ногу на первую ступеньку, замер на мгновение и нахмурился. — Я бы список урезал, но хоть что-то заплатил. С дерева-то они его сняли и кормили-поили все это время.

— Вот пусть летун и платит, — усмехнулся Тибур, снова превратившись в мохнатую кочку среди кустов. — А мы лишь можем пообещать, что не шлепнем их во имя великой победы. По мне, остаться в живых — стоит дороже ящика с сухпаем…

Как ни странно, сбитый пилот действительно легко отделался. Ушиб спины, небольшое сотрясение мозга и оскорбленное самолюбие, требовавшее немедленного реванша. Но грубым спецназовцам на тонкую душевную организацию клиента было плевать, поэтому полковнику пришлось заткнуться, а мы организовали его вывоз. Многократно перепроверив подходы к окраине деревни, радисты навели на освобожденный от скота утоптанный пятачок авиетку, и загрузили туда крепко привязанного к носилкам «героя». Через полчаса нас подобрала группа поддержки, и я только успел помахать сбежавшейся малышне на прощанье. Странные ощущения переполняли грудь после вылета: никто не пытался меня убить, парни живые и здоровые возвращались домой. И лишь слова капитана, брошенные на прощание старосте, царапали мне душу:

— Слушай сюда, пень коротконогий. Я с твоими в джунглях не раз бодался. Но воевали мы по честному. Если сразу друг другу глотку не порвали, потом домой не приходили и детей не резали. А этот умник, что здесь жрал и спал, он тебе не простит. Потому что для него даже мы — мусор, про вас и речи нет. Поэтому собирай свою деревню и проваливайте куда-нибудь на день-два пути южнее. К родне, или вообще — в лес дремучий. Понял, старик?

— Он обещать! Еда обещать, одежда обещать! Он сказать…

— Ты не с тем договаривался. Я бы пообещал и сделал. Он — делать не будет… Послушай меня, кочерыжка желторожая… Детей пожалей. Уходите, пока не поздно. Если к сезону дождей деревню не тронут, тогда вернетесь… Этот совет — единственный подарок, который я тебе сделать могу…

Уже в казарме, вытираясь насухо серым от бесконечных стирок полотенцем, я тихо спросил ротного:

— Что, все так плохо? Они же дружественное поселение, пилота спасли? Ну, не будет он им обещанные продукты сбрасывать, тоже мне, проблема…

— Нет, док, все не так. У этого толстозадого урода орден на груди сейчас. И ему оправдаться надо. За то, что сбили. За то, что жив остался, и его задницу пришлось целой ротой из джунглей добывать… Обычный бы пилот в рапорте пару строк черкнул и лишь порадовался, что живой вернулся. А этот должен теперь перед своими отмыться, кресло свое зашатавшееся укрепить. Поэтому мой рапорт даже не смотрели, спихнули куда-то в архив. А полковник вызвал к себе в госпиталь всю свору заместителей и теперь им про вражеский укрепленный лагерь рассказывает. И про то, что благодаря его таланту удалось раскрыть группу поддержки наемников.

— Но ведь он врет, — я скомкал полотенце и зло швырнул его в корзину для грязного белья. — Рапорт на вышестоящего начальника и пусть по рогам ему даст!

— За что? Деревня есть? Есть. Мы спутниковую привязку подтвердили… Мужского населения в деревне нет? Нет. Где шляются — это тот еще вопрос. Оружие староста выпрашивал в обмен на маяк? Выпрашивал. Вместе с продуктами и прочими благами цивилизации… Вот тебе и факты. А трактовать их можно — кому как удобно. Поэтому док, не кипятись и не поднимай волну. Мы свою работу сделали. Если старый пень не дурак, он людей выведет. А если останется, то пусть помогут ему местные боги…

На следующий вечер я вернулся в казарму и нашел взглядом командира. Тот посмотрел в мои помертвевшие глаза и медленно поднялся из-за стола, заваленного бумагами.

— Весь полк подняли на заре. Все шестнадцать машин. Там теперь вместо деревни выжженная воронка на полкилометра, не меньше. И напалмовый пожар на сотни метров вокруг… Называется, дядя подарков не пожалел.

— Это война, док, — вздохнул Кокрелл. — Это — война.

— Не-е-ет, — помотал я головой, ощущая во рту паршивый кислый вкус. — Война, это когда мы с тобой зубами таким же придуркам глотки рвем. А когда за спасенную ж…пу сверху пару вагонов бомб вываливают, это уже не война. Это — геноцид. И поверь, в следующий раз нам в спину будут стрелять не только взрослые, но даже младенцы. Потому что даже у военного маразма существуют границы.

Стоя в душевой, я безуспешно пытался избавиться от ощущения дерьма во рту. Но полоскание ничуть не помогало. Появившийся рядом Самсон пихнул в бок свою тень-Тибура, и прогудел:

— Плохо близко к сердцу принимать, док. Можно с катушек съехать. Надо хотя бы на грудь принять, чтобы отпустило. Или еще как развеяться… Нельзя такое в себе носить.

Я посмотрел на свое отражение и плюнул. В раковину. Хотя очень хотелось — в мерзкую рожу напротив…

— Нельзя мне пить, Сам, никак нельзя. Рука дрогнет, и кто-нибудь и ребят под скальпелем умрет…

— Ну… Тогда поехали с нами по девочкам. А то посмотри на себя. Ты за время высадки в город поседел совсем. Того и гляди, по фазе съедешь.

Я закрыл глаза и уткнулся лбом в холодное зеркало. Ощущая, как медленно покачивается мир вокруг, попросил парней:

— «Станок» мне найдите, побреюсь. Хватит на роту и одного седого…

Гремя сапогами, неразлучная парочка на несколько минут вернулась в казарму. А я стоял, закрыв глаза, и пытался прогнать из памяти, как заливисто смеялась маленькая девчушка, которую мать щекотала сорванным цветком. И яркое солнце над полем, с которого мы уходили в зенит. Яркое солнце, рукотворным огнем опалившее землю сегодня утром…

12. Любовь

«Не могу сказать, что скучаю по тебе, но почему-то хочется тебя увидеть. Увидеть, услышать твой голос, твой смех. А потом пойти вдвоем вдоль взлетной полосы, слушая вопли цикад в роще неподалеку… Наверное, это…»

Я посмотрел на кривые строчки на белом листе бумаги и медленно скомкал письмо. Потом покосился на громко храпящих сослуживцев, достал зажигалку и поджег свидетеля моей слабости, оставив от него лишь хрупкий серый пепел. С парней станется — покопаться в мусорной корзине и потом цитировать лучшие на их взгляд куски из личной переписки. Ничего святого, настоящие бабуины…

Эшли была красива. Очень красива. Такие милые миниатюрные девочки очень редко заглядывали к нам в клинику пластики, потому что не было никакой необходимости дорабатывать дарованное природой. Черные блестящие волосы, озорные карие глаза, чуть вздернутый носик на кукольном личике. Но впервые я ее увидел, когда какой-то идиот из вольнонаемных неудачно сдал на погрузчике и уронил на девушку стопку фанерных ящиков с одеждой. Грубая тара оставила огромных размеров синяк на спине, и распорола острым углом кожу на левой лопатке. Я привычно обработал рану и наложил швы. А девушку из разряда пациентов перевел в знакомые во время второго визита, когда практичная малышка притащила кучу сластей в большой сумке и попросила как-нибудь замаскировать еле заметный шрам: