Крестовый поход Махариуса

— Стоило попросить меня, — сказал Иван. — Я бы нашел для вас деньги.

Если он говорил правду, для меня это стало открытием. Насколько я знал, он был на мели, как все мы.

— Я не мог так поступить, парень, — ответил гражданин Чилтерн. Мне не требовалось спрашивать почему. Он был слишком гордым, чтобы просить у людей из собственного дома. Однако не слишком гордым, чтобы наведаться к местному ростовщику. Он взглянул на меня, и, должно быть, что-то в моем угрюмом лице выдало мои мысли. — Я уже заложил все, что имел, — сказал он.

Вернулся Антон, уже начавший приходить в себя. Он слегка побледнел, услышав, что костоломы были людьми Топора.

— Я не напуган, — произнес он, хотя обратного никто не утверждал.

— А вот я — да, — сказал Иван. — Я слышал, что Топор делает с людьми, которые переходят ему дорогу.

Все мы слышали. В памяти всплывали яркие воспоминания. Стоило мне подавить их, как они находили себе новую лазейку.

— Пошли, — сказал я гражданину Чилтерну. — Мы проведем вас домой.

Старик взглянул на валяющийся на земле разбитый перегонный куб. Он нагнулся и стал собирать пакеты с начертанными на них алхимическими рунами.

— Лекарства, — пояснил он. — Для жены. Ей нездоровится.

— Что, что ты сделал? — Мой отец никогда не повышал голос, когда злился. Он лишь становился тише. Его челюсть напряглась, и свирепая ухмылка приподняла уголки губ вверх. Он выглядел так, словно собирался снова ударить меня.

Я машинально поднял руки, готовый блокировать любой удар.

— Я не хотел, — сказал я и понял, что пронзительно-тонким голосом выдавливаю из себя слова, как ребенок, которого вот-вот накажут. Я остановился, сделал вдох и начал заново, в этот раз опустив голос и говоря так же медленно и разборчиво, как отец. — Бандит замахнулся на Ивана, Иван ударил его, потом ударил другого, а затем подтянулся Антон. Что мне оставалось делать?

Отец лишь покачал головой и тихо цыкнул. Он вздохнул и уставился в потолок. Я знал, что он считает до десяти, перед каждой цифрой произнося краткую молитву Императору. Закончив, он разжал кулаки и откинулся назад в потрепанном кресле, единственном, которое было в комнате. В мерцающем свете газовой лампы он выглядел старым, и седым, и уставшим.

— У них могло быть оружие, — сказал он. — Могло быть…

Отец знал о подобном. Небольшие деньги, что он зарабатывал случайными шабашками в районе Кузничного рынка, он спускал на играх в увеселительных заведениях Топора, а иногда пропивал в его же джин-дворцах. В молодости, о которой он рассказывал, только когда был сильно пьян, отец состоял в банде. В свое время они много накуролесили, если верить его историям, а я им верил.

— Но у них не было.

— Не сомневайся, у следующей банды будет. И числом вы их не возьмете.

— Это я уже понял, — ответил я. — Ты не помогаешь.

— Умный малый, — сказал он. Эту, самую дурацкую свою насмешку отец повторял часто. Он-то действительно был умным человеком. Возможно, его горе было именно от ума. Какой смысл в уме на задворках Кузничного рынка? Так только острее осознаешь, что оказался в безысходной ловушке. — Всегда был умным малым.

— Что сделано, то сделано, — сказал я. — Тут уже ничего не попишешь.

Это был фатализм Кузничного рынка. Мы совершили одну крошечную глупость, лишились бдительности на одно роковое мгновение, засунули свои носы куда не стоило и теперь поплатимся за это. Я это знал. Отец это знал. Иван это знал. Возможно, не знал только Антон, но и он о чем-то догадывался.

Отец умолк и перевел взор на небольшой синий газовый огонек, который не обогревал комнату. Газ отключили несколько дней назад, и я не знал, оттого ли, что отец промотал деньги за отопление, или это очередной сбой в снабжении. В последнее время они случались все чаще и чаще.

Таракан размером с мою ладонь пробежал по брошенным через угловой стык потолка трубам и исчез в дыре в стене, где они выходили из нашей квартиры к соседям.

Я плотнее закутался в старое, латаное-перелатаное пальто и прислушался к звукам дома, укладывавшегося спать. Снаружи оставался еще десяток людей, ждущих своей очереди к общей уборной. Младенцы в соседней квартире наконец перестали плакать. Отец встал и опустил свою встроенную в стену кровать. Я улегся на матрас рядом с холодным огоньком и посмотрел на икону святого Аганоста, оставленную на прощание матерью. Он склонился перед троном, на котором в своем посмертии жил Император, вокруг его головы сиял нимб, сверху на него взирали души примархов. Позднее я узнал, что большинство жрецов Экклезиархии сочли бы подобный образ еретическим, однако тогда он казался мне воплощением смирения.

Сон еще долго не шел ко мне. Я лежал, дрожа всем телом, то ли из-за зимнего холода, то ли от страха. Мыслями я снова и снова возвращался к тому, что отец хранил в запертой коробочке, спрятанной под скрипучей плиткой пола. Я задавался вопросом, удастся ли это украсть.

Полагаю, план я начал продумывать уже тогда. Он зрел в темных закутках разума, но пока был слишком пугающим, чтобы думать над ним всерьез.

— Что будем делать? — спросил Антон.

Сейчас он не приплясывал вокруг нас и никого не задирал. Антон был напуган. Раньше мне не доводилось видеть его таким поникшим, и я понял, насколько на самом деле плохи наши дела.

В многолюдном вестибюле мы ловили на себе взгляды. Кое-кто смотрел на нас даже с уважением. Слухи о том, что мы сделали, уже успели разлететься. Это не радовало: Топор просто вынужден был что-нибудь предпринять. Его власть зиждилась на страхе. Никто не имел права унижать его.

— Не знаю, — сказал Иван.

Он ждал ответа от меня. В нашей компании умником был я. Именно мне предстояло придумать, как все исправить. Мне не хватало духу сказать ему, что я не вижу какого-либо способа выбраться из передряги. Я толкнул огромные навесные двери, желая скрыться от обвиняющих взглядов. В лицо ударил холод. Из легких заклубились облачка пара.

Я оглянулся по сторонам. Обычная картина обычного утра. Тысячи рабочих плелись по грязному снегу. Те же гигантские фигуры имперских героев взирали с каждого перекрестка — статуи, изваянные в лучшие времена, дабы воздать хвалу гвардейцам, защищавшим наш мир в бесчисленных войнах Империума. Над головой просвистел поезд, показавшись на миг в почерневших от грязи плексигласовых стенах пневматической трубы, в которой он мчался. Все выглядело таким нормальным. Ни единого признака того, что жизнь изменилась. Какие бы угрозы там ни скрывались, они не давали о себе знать.

Антон указал на большой вербовочный плакат, наклеенный на стену дома. На нем был изображен гвардеец в униформе, с героическим видом всматривающийся в далекий горизонт. Если вы тоже с Велиала и примерно одних лет со мной, то должны помнить таких гвардейцев. В то время они красовались на каждой улице.

— Можем пойти в Гвардию, — сказал Антон. — Стать космическими десантниками.

— Почему бы тебе не заткнуться? — ответил я.

Антон годами донимал нас призывами вступить в Имперскую Гвардию. Это была его мечта. Он вынул из кармана комбинезона книжку — потрепанную, с загнутыми углами, без обложки. Антон поднял ее с той же почтительностью, с какой люди держат молитвенники в соборах. Думаю, для него она была чем-то вроде сакрального предмета, в котором другие видели просто дешевый пропагандистский роман, печатаемый и распространяемый миллионными тиражами правительством планеты. Должно быть, Антон прочел ее сотню раз. Поразительно: он с трудом мог прочитать инструкцию, шевеля губами и водя пальцем по идеограммам, но продолжал и продолжал возвращаться к этой дурацкой книжонке.

— Нет! Мы можем вступить в Гвардию и стать космическими десантниками. Тогда-то Топор нас не тронет.

Я видел, как сильно ему нравится эта идея. Нам с Иваном, если говорить начистоту, она тоже начинала нравиться.

Антону было приятно думать, что он может превратиться в кого-то другого, в кого-то сильного, кого-то значимого. Стать недосягаемым для людей вроде Топора — это было такой огромной мыслью, какую только могла выдержать его голова без риска лопнуть.