Там, где горит земля

Словно магнитом, весь «Эшелон» тянуло к одной точке, расположенной в Северной Атлантике — шестьдесят градусов северной широты и тридцать градусов западной долготы. Там зловещим замогильным светом пульсировало сиренево–красное пятно, словно гигантская язва, пробитая клинком Сатаны в теле этого мира. Навстречу воздушным кораблям Конфедерации с аэродромов Исландии, Ирландии, Шотландии поднимались другие машины с одной задачей — не пропустить ударные группы «Эшелона» к сиреневому свету, защитить свой транспорт, длинной чередой идущий в порты Северного Моря.

Флоты четырех держав уже измерили свою численность, силу и волю к победе в схватке за коммуникации и зону перехода. Их обломки усеяли дно, а радиоактивный фон от использованных атомных зарядов уже фиксировали на побережьях по обе стороны океана. Теперь настало время повелителей неба.

Противники могли видеть друг друга только на экранах радаров, в завесе помех и прыгающих числах функциометров, в лучшем случае – через инфракрасные визоры. И, следуя указаниям цифровых машин, метали друг в друга десятки, сотни рукотворных молний Зевса. Управляемые бомбы и ракетные снаряды самых разных видов, размеров, наводящиеся на тепло, радиоизлучение и по указаниям операторов, крестили ночное небо, жадно выслеживая добычу. Противников было много, и тот, кто окинул бы взором мир, неизбежно увидел бы частые просверки, словно кто‑то резко и часто колол раскаленной иглой север Атлантического океана. Большинство запусков оказывались неудачными, ракеты уходили мимо, попадали в сети помех и ложных целей, их сбивали зенитные батареи и ракетные дивизионы ПВО. Но время от времени крылатая смерть находила жертву, и тогда ночь освещалась яркой вспышкой. Летательный аппарат падал в морскую пучину, объятый пламенем, словно ангел, низверженный с небес. Или корабль шел ко дну, в стоне металла и вое сирен.

«Эшелон» платил пятью–шестью своими машинами за одну вражескую, корабли обходились ещё дороже. Силы конфедератов были на исходе, но они знали, что каждый транспорт, который не дошёл до Европы – это пусть малая, но все же помощь другой дружественной силе, ведущей свою войну. Так же они знали, что из многих малых потерь складывается общий баланс сил, неустойчиво колеблющийся на весах судьбы. И снова, и снова дирижабли–ракетоносцы и бомбардировщики с косым крестом и звёздами шли в атаку.

Они гибли. Но их было много, и они были храбры.

Далеко на востоке шла совсем иная битва.

Линия фронта протянулась подобно гигантской подкове. С обеих сторон к рубежу противостояния тянулась сеть дорог, по которым спешили машины и поезда, торопясь насытить молох войны людьми, техникой, боеприпасами. Противники долго готовились к решающей схватке, они трудились, не щадя себя, превратив подконтрольные территории в кузницы оружия и тренировочные полигоны, ибо каждый понимал, что на кон поставлена судьба всего мира. Они ждали этой схватки, боялись её непредсказуемости, и одновременно неистово желали битвы, определенности победы, потому что о поражении никто не думал. Сама мысль о возможном проигрыше была под запретом – только победа, потому что проигравший терял все. Все, без малейшего исключения.

И теперь сила, накопленная за долгие месяцы подготовки, вся мощь, созданная на военных заводах нечеловеческим трудом на износ, по восемнадцать и более часов в сутки – тысячи машин, миллионы солдат, миллиарды снарядов — полноводной рекой устремились к линии фронта. Чтобы там столкнуться с вражеской силой, так же одержимой жаждой победы, уверенной в том, что победа неизбежна и предрешена.

Гигантская дуга пылала в ночи, видимая даже из стратосферы. Если сиреневый огонь в океане был схож со следом от удара, то линия схватки на суше больше походила на отпечаток сатанинского копыта. В дымном небе с завыванием проносились самолеты, жужжали лёгкие дирижабли. С яростным гудением роторов гиропланы вываливались из подсвеченных пламенем облаков, протягивая к земле росчерки трассеров и огненные пальцы реактивных снарядов. Артиллерийские стволы и ракетные батареи ежесекундно извергали тысячи тонн стали и взрывчатки. Волна за волной поднималась в бой пехота, яростно атакуя и контратакуя, зарываясь в землю и вновь бросаясь вперёд.

Ярость и злоба воцарились над полем боя. Безумная, всепоглощающая ненависть разлилась в воздухе, затмевая даже смерчи радиоактивной пыли. Казалось, энергия ненависти обрела материальное воплощение, подобно гальваническому разряду из готических романов, она возвращала силы измождённым, вымотанным до предела бойцам. Перестрелки и сложные тактические комбинации, применение новейшей техники чередовались с самоубийственными лобовыми атаками и лютыми в своей беспощадности рукопашными, в которых штык убивал так же часто, как и пуля.

Концентрированная воля многих тысяч воинов двигала вперёд даже бездушное железо. Изувеченная техника, которая давно должна была превратиться в мёртвый лом — словно заряжалась от людей энергией безумия и разрушения. Многотонные машины шли сквозь огненный ураган, расталкивая черные, прокаленные тела сородичей, умерщвленных минами, ракетами и бронебойными стрелами.

Битва продолжалась, и с каждым часом накал схватки лишь нарастал.

В полночь пошел дождь, настоящий ливень. Разгневанные тучи старались охладить пламя бушующей ярости, щедро изливая весь запас небесной воды. Безуспешно. Там где бесновался человек, стихии пришлось отступить.

В четыре часа утра на опорный пункт номер восемь, объединяющий средних размеров транспортный терминал и дорожную развязку, прибыла небольшая кавалькада из трех броневиков, судя по виду — старых и битых жизнью колёсных ветеранов первой кампании пятьдесят девятого. Мало кто заметил их появление, и ещё меньше людей придали какое‑то значение этому событию.

И совершенно напрасно.

Начальник восьмого транспортного узла очень торопился и, как это обычно бывает при нездоровой спешке, у него все валилось из рук. Стопки бумаг разлетались по тесному кабинету, падали на пол стилосы и карандаши, открытые ящики стола зияли, словно раскрытые пасти канцелярского божества.

— Ну, где же, где же… — бормотал начальник, перебирая толстыми пальцами беспорядочно сваленные папки. Комбинезон химической защиты был ему мал, под грубой прорезиненной тканью тело чесалось и исходило едким потом. Плохо закреплённый респиратор тяжело болтался на шее, но хозяин панически боялся его снять – вдруг неожиданная химическая атака или, не дай бог, атомный удар! А как закрепить правильно – не знал.

— Где!? – в бессильном отчаянии возопил толстяк.

Его страдания имели под собой весомую почву – главным своим сокровищем начальник числил пачку облигаций Государственного Банка Конфедерации, выпуска пятьдесят восьмого года. Говорили, что американцы погашают их первоочередно и по довоенному номиналу, без пересчетов. Так это было или нет, начальник не знал, но истово верил. И эта вера в ценность тощей стопки трехцветных квадратных листов с круглыми печатями и размашистыми подписями стала для транспортника всем. Она служила своего рода стержнем реальности, который позволял стоически переживать неприятности. Придет время, и заокеанский банк превратит свои долговые обязательства в настоящие деньги, не то, что обесцененный рубль.

Он боялся доверять свое сокровище кому бы то ни было, и постоянно перепрятывал конверт с облигациями, благо, кабинет начальника транспортного узла предоставлял множество укромных уголков и закоулков. И вот сейчас, когда приходилось действовать быстро, очень быстро, заветный конверт исчез.

Начальник откинулся на стул, вытер мокрый от пота лоб первым попавшим под руку листом бумаги и попытался сосредоточиться, чтобы, наконец, вспомнить – куда мог деться чертов конверт?! И в этот момент он услышал шаги.

Человек, который долго работает в конторе, постоянно слышит других людей и поневоле учится определять положение и темперамент по шагам. Поступь, доносившаяся из коридора сквозь хлипкую дверь, звучала весьма… угрожающе. Шли трое, ступали достаточно тяжело– люди в возрасте — но быстро. При этом именно быстро, не торопливо. Чуткое ухо бюрократа, искушённое годами канцелярской службы, безошибочно подсказало, что это новоприбывшие высокого полета, которые спешат по очень важному делу, но при том четко знают себе цену и не опускаются до ненужной суетливости. Опасные люди.