Изображая терпение

Этого так и не произошло, но я даже и представить не мог тех событий, что привели к той трагедии. К сожалению, все мы крепки задним умом.

Вистан Фраука неторопливо спустился по сходням, закуривая последнюю лхо-папиросу из тысячи последних папирос. Его ограничитель был включен, и так и должно быть, пока я не отдам нужный приказ. Как обычно, Вистан имел отстраненный, скучающий вид. Столь же расслабленно он прошествовал к грузовому отсеку, где сервитор разгружал нашу поклажу, и отыскал свои вещи.

Гарлон продолжал стоять на краю платформы, погрузившись в глубокие размышления. Крепко сбитый, жилистый мужчина с мощной мускулатурой и гладко выбритой головой, он обладал аурой, которая, казалось, была способна подчинить всех и вся его воле. Рожденный на Локи, он много лет зарабатывал на жизнь охотой за головами, прежде чем принял предложение моего наставника Эйзенхорна. Если позволите так выразиться, Нейл достался мне по наследству. И не было на свете такого человека, чью поддержку в бою я предпочел бы помощи Гарлона. Проблема заключалась лишь в том, что я не был более уверен, остается ли он на моей стороне. Этот вопрос встал после… после того происшествия. Я даже слышал, как Нейл поговаривает о том, чтобы вернуться к «былой жизни», и в его голосе при этом звучали те же пораженческие нотки, что и у Цинии Прист. Что же, если бы до этого дошло, я был бы вынужден отпустить его.

Но это тяжкая потеря.

Кара Свол провела мое кресло к краю платформы, остановившись возле самых перил. Перед нами простерся огромный город.

— Что-нибудь видишь? — спросила Кара. Она старалась вести себя непринужденно, но я чувствовал боль в ее голосе.

— Обещаю, мы найдем его, — произнес я.

К сожалению, системы вокс-транслятора, встроенного в кресло, делали мой голос механическим, лишенным эмоциональности. Я уже давно ни с кем из своих спутников не общался при помощи телепатии. Последний раз мы разговаривали напрямую на Маджескусе. Да, меня раздражала чудовищная холодность вокса, но ментальная речь была все же слишком интимным, слишком доверительным общением — и слишком болезненным сейчас, когда наши мысли были окрашены скорбью.

— Мы обязательно здесь что-нибудь отыщем, — добавил я. — Что-нибудь значимое.

Кара выдавила из себя улыбку. Впервые за несколько месяцев я увидел это выражение на ее лице, и это немного согрело меня. Она старалась справиться. Свол была невысокой рыжей пышкой, чьи округлые формы ни за что не позволили бы вам догадаться о тех акробатических навыках, которыми она обладала. Как и Гарлон, она перешла ко мне от Эйзенхорна. Кара была искренне предана ордосам и, когда требовалось, могла проявлять каменную твердость характера, хотя внутри была такой чувственной, как выглядела, и столь же мягкой, как изгибы ее тела. По правде сказать, я и держал ее при себе не столько за ее ловкость, незаметность и умение управляться с оружием, сколько за эту самую мягкость.

Молох растворился в безбрежности космоса сразу же после преступления, содеянного им на Маджескусе, и не оставил за собой никаких следов. Но Саметер, эта замшелая планета, давал надежду нащупать ниточку, ведущую к еретику. Трое из уничтоженных нами наемников Молоха, штурмовавших «Потаенный свет», как выяснилось, были родом именно с этого мира. Причем все из Урбитана — второго крупнейшего города Саметера.

Нам предстояло проследить их родственные и социальные связи, узнать о каждом повороте и изломе в их судьбах, чтобы вновь взять след преступника.

И тогда…

Карл наконец завершил свою беседу с пилотом челнока. Когда я развернулся, то увидел, что наш «извозчик» взирает на меня так, словно впервые меня видит. Мне даже не требовалось читать его мысли, чтобы понять причину его любопытства.

Раны, причиненные Хаосом, сделали меня калекой. Я превратился в бестелесный призрак, навеки заточенный в бронированное летающее кресло. Лишился человеческого облика. Просто парящий в воздухе стальной механический контейнер, внутри которого сложнейшие биосистемы поддерживают некое подобие жизни в скудных остатках плоти. Я прекрасно осознаю, что один мой вид способен напугать простых людей вроде того же пилота или его экипажа. У меня нет даже лица, а ведь все так привыкли к лицам.

Да я и сам скучаю по нему. И по собственным ногам — тоже. Роковая судьба оставила мне лишь одно — мой разум. Ясный, обладающий псионическими способностями опасного уровня, он служил единственной отдушиной, позволявшей мне смириться с физическими увечьями. Только это и позволяло мне нести бремя долга. Только благодаря интеллектуальным способностям я имею полноценную жизнь, оставаясь на самом деле просто уродцем, заточенным в железной коробке.

А вот у Молоха имелся собственный облик. Довольно привлекательная маска из плоти и крови, но столь же невыразительная, как мое обтекаемое, выкрашенное матовой краской вместилище. Единственное искреннее выражение, какое вы могли бы увидеть на его лице, — наслаждение при совершении очередной подлости. И я бы многое отдал, чтобы сунуть его размозженную голову в печь и навсегда сжечь эту маску.

— У нас есть имена и описания? — спросил я.

— Они у Нейла, — ответила Кара.

— Гарлон?

Боец повернулся и неторопливо направился к нам, на ходу извлекая инфопланшет из кармана долгополого, прошитого стальной проволокой тренча.

Не сбиваясь с шага, Нейл включил устройство.

— Виктор Жан. Нобл Сото. Гудмен Фрелл. Биометрики, адреса, нарушения закона, история жизни. Все при нас, все учтено.

— Тогда пора заняться тем, ради чего мы и прибыли, — сказал я.

Ill

Темница. Такое место, куда можно бросить вещь или даже человека, о которых вам хотелось бы забыть. Или же, как предпочитала думать о своем положении сама Пэйшэнс, место, где можно немного посидеть и забыть обо всем.

Темница схолума представляла собой погреб, вырытый под основанием башни и закрытый тяжелой, надежно завинчивающейся крышкой. Там не было никакого освещения и в сырой мгле шуршали крысы. Это помещение использовалось ригористами для наказания тех учеников, что позволяли себе самые серьезные нарушения внутреннего распорядка. Но вместе с тем это было одно из немногих мест в Колледже юных сирот, где можно насладиться неким подобием покоя и уединения.

Если судить по журналу учета, схолум стал домом для девятисот семидесяти шести юношей и девушек, многие из которых были выходцами из загородных трущоб. За ними присматривали тридцать два наставника — всех их нанимали в частном порядке — и сорок человек прислуги, включая дюжину бывших гвардейцев, игравших роль охраны и известных в стенах заведения как ригористы. В задачу последних и входило обеспечение порядка и дисциплины.

Обитатели башни вели аскетичный образ жизни. В древнем здании, построенном несколько веков назад, царствовали сквозняки и сырость. Оно до сих пор не упало лишь потому, что, подобно какому-нибудь ползучему растению, опиралось на шпиль улья. Полы многочисленных этажей являли собой просто холодный оузилит, выстланный грубыми циновками. Стены же были выкрашены известковой краской, и их вечно покрывали капли конденсата. Ни на секунду не прекращающийся гул, доносившийся с нижнего этажа, говорил о котельной, работавшей там, но никогда тепло не поднималось по полопавшимся трубам и заржавевшим радиаторам.

Распорядок дня был предельно жестким. Ранний подъем, молитва и целый час ритуальных мероприятий перед завтраком, который накрывали только на рассвете. Все утро проходило в делах: ученики мыли полы, начищали посуду, помогали по кухне. После полудня начинались уроки. Затем был обед, новые молитвы, помывка в холодной бане и занятия в церковной школе, проходящие при свете лампад.

Время от времени лучшие воспитанники удостаивались права прогуляться вместе с педагогами до ближайших районов города-улья, чтобы помочь тем донести до схолума продукты, ткань, чернила, масло и прочие ресурсы, без которых не мог существовать их приют. Их легко было опознать на улицах западных стоков: мрачный, закутавшийся в балахон учитель, ведущий за собой вереницу молчаливых, предельно послушных школяров, нагруженных тюками, свертками, мешками и картонными коробками. Каждый из учеников носил грязновато-серую униформу с аббревиатурой схолума, вышитой на груди и спине.