Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

Фарук‑ага кошкой подскочил к баррикаде и выстрелил в самый угол двери, туда, где, по его мнению, должен был находиться один из стрелков. Короткий стон подтвердил правильность его предположения.

– Ага! Дети шайтана, вы мне ответите за свои штучки!

Ответом был целый шквал выстрелов, пережидать который обороняющимся пришлось лежа ничком на полу, пока над их головами роем разъяренных пчел жужжали пули.

– Что, отродье Иблиса, не сладко получать такие подарки? Я убью каждого…

– Не успеете, уважаемый Фарук‑ага! – раздалось сзади.

Капитан едва успел повернуться на звук голоса, как какая‑то неведомая сила вырвала у него из руки револьвер, улетевший в угол каюты. Вид крови, хлещущей из обрубков двух пальцев, снесенных почти под корень, смутил бывалого головореза лишь на мгновение, и секунду спустя в каюте вовсю звенели клинки.

«Каким образом этот ифрит появился в тылу? – пронеслось в голове капитана, с некоторым трудом отражавшего фейерверк незнакомых фехтовальных приемов со стороны неведомо как возникшего за спиной Бекбулата. – Творить такие чудеса простой абордажной саблей? Да это же просто отточенная железяка – никакого баланса! Не иначе ему помогают темные силы! Но ничего, дамасская сталь возьмет его не хуже чем любого смертного…»

Краем глаза Фарук‑ага нашел оглушенного Идриса, залитого кровью, струящейся из раскроенной гардой бекбулатовской сабли головы, тяжело ворочающегося на полу. Ладно, пусть слуга немного оклемается, а против двух добрых клинков этому безрассудному храбрецу не устоять, будь он хоть сам турпал Эла…

Это настоящая песня – звон певучих клинков в руках мастеров! Никакой танец не сравнится с поединком…

* * *

«Хороший все‑таки бинокль у капитана! – думал Владимир, озирая пустынную полоску кирпично‑красного обрывистого берега, о который с шумом разбивались густо‑синие пенистые валы. – Был…»

«Роксолана», кашляя слабосильным движком и мучительно содрогаясь, плелась вдоль восточного, почти незаселенного берега Азовского моря. Увы, для управления парусным судном, кроме покойного капитана, подло жившего, но павшего в честном бою, специалистов на борту не нашлось, а пленные матросы то ли были полными идиотами, то ли хорошо ими прикидывались, бестолково суетясь без всякого толка. Жирный Мустафа клялся, что Фарук‑ага, чтоб ему вечно гореть в аду, и близко не подпускал к управлению судном, свалив на его слабые плечи все хозяйственные заботы, поэтому от него в качестве шкипера тоже было мало толку.

В конце концов Бекбулатов плюнул на попытки использовать команду захваченного судна по назначению и, велев загнать ее в «рабский» трюм, взял командование на себя. Не Тихий же океан, это даже не Черное море – миниатюрное Азовское! Керосиновая «лобогрейка», приводящая суденышко в движение, тоже ничуть не сложнее танкового двигателя…

Горцев было решено высадить на пустынном восточном побережье, чтобы не везти во враждебный Азов, а самим подниматься до устья Дона. Судя по времени, которое было затрачено на переход до берега, сражение произошло в самом центре моря, может быть, даже ближе к Керченскому проливу. Пару раз вдали появлялись пароходные дымы, но принадлежали ли они безобидному транспорту, турецкому сторожевику или пресловутым генуэзским броненосцам, так и осталось неизвестным.

Владимир почесал в затылке, разглядывая лежащую перед ним карту, пестрящую десятками маловразумительных значков, цветных линий, сплошных и пунктирных, каких‑то заштрихованных секторов и окружностей. Пометок, конечно, имелась масса, но с арабской вязью (хотя и в ней Бекбулатов большим экспертом не был) они имели мало общего, равно как с латиницей, кириллицей, а также, по словам Ашота, с армянским, грузинским и еврейским письмом.

– Я, конечно, не могу утверждать с уверенностью, – заявил молодой армянин, изучая загадочные закорючки едва не на просвет. – Но на индийские и китайские иероглифы тоже не похоже. Может быть, цейлонские или индонезийские…

Сошлись на том, что это, скорее всего, какая‑то пиратская тайнопись, поэтому карта в качестве средства навигации годилась даже меньше, чем декоративный глобус размером с кулак, найденный в капитанской каюте. Слава богу, компас оказался интернациональным.

Неслышно подошедший к двум «навигаторам» Магома, главный среди горцев после гибели старого Мовсара, прочирикал что‑то на своем языке и указал пальцем на далеко вдающийся в море мыс, который предстояло обогнуть по пути на север.

– Он говорит, что узнает эту местность, – перевел Аванесян. – Скоро Балзимахи, и он просит, чтобы всех горцев высадили на сушу.

Армянин помолчал, задумчиво любуясь разбивающимися о подножие обрыва волнами.

– Кстати, я думаю, что и нам не стоит показываться на этой посудине на виду у всего города. Приметная она…

Как и подобает капитану, пусть даже временному, Владимир покинул медленно погружающуюся «Роксолану» последним. Скрестив руки на груди, он грустно следил, как исчезает под волнами корпус, настройка, мачты… Всегда жаль смотреть, как гибнет такое прекрасное создание человеческих рук, как корабль, пусть даже служивший столь низменному делу, как торговля людьми… В конце концов, он‑то ни в чем не виноват.

Можно было оставить судно болтаться по волнам «без руля и без ветрил», но тогда у первого же, кто заметит его, возникнет масса ненужных вопросов. Оставить на нем пленную команду – еще то решение: освободятся моряки едва ли не быстрее, чем покинет борт последний из бывших пленников… Кстати, остаток экипажа «Роксоланы» было решено передать горцам – не убивать же их или отпускать на все четыре стороны безнаказанными?

Хотя Бекбулатов и потребовал на прощание полушутя‑полусерьезно от предводителя «команчей» клятвенного обещания, что с моряков не будут сняты скальпы, но на душе у него все‑таки скребли кошки. Чем таким уж особенным он отличается от покоящегося на морском дне Фарука‑аги: тот невольников продавал в рабство, Владимир отдает просто так… Слабым утешением служило то, что, по словам Ашота, горцы почти сразу продадут их в Азау или обменяют на своих и уж точно не будут их мучить или тем более убивать.

Два небольших пеших каравана расстались возле одинокого домика, зияющего пустыми провалами окон, и еще долго оглядывались вслед друг другу…

15

Весна красна, кажется, наконец добралась и до этих глухих мест.

Хотя ночами еще трещали морозы, днем солнце припекало чуть ли не по‑летнему, заставляя снег на пригорках съеживаться и темнеть. Просыпались от зимнего оцепенения мелкие обитатели тайги, веселее пели птицы, рыба в речке, готовясь к предстоящему нересту, готова была хватать чуть ли не на пустой крючок…

Вместе с первыми признаками весны появились первые признаки тоски у членов экспедиции. Конечно, не у непосредственных подчиненных Бежецкого и уж точно не у казаков: тем хоть трава не расти – служба необременительная, жалованье капает, а скромные радости, скрашивающие досуг, пытливая русская натура сможет найти хоть на Луне… Лишь бы там было из чего самогонку гнать. Затосковали ученые.

Можно было уже сейчас сказать, что экспедиция увенчалась полным успехом и в ходе ее удалось открыть первый полностью функционирующий, пусть и с периодической активностью, проход в параллельный мир, причем не просто в абстрактное скрытое пространство, подчиняющееся неизвестно каким законам, а в мир вполне реальный, к тому же обитаемый.

Один из обитателей «потусторонней страны» лежал, замороженный (одним лишь ночным морозом профессор Кирстенгартен не ограничился, применив какой‑то экзотический прибор, резко понижающий температуру в радиусе пары метров от его сверкающей тарельчатой антенны), в специальной термостатической упаковке, в ожидании отправки на Большую землю. С какой целью в багаже научной экспедиции оказался упомянутый прибор да и сами большие многослойные мешки из свето‑отражающей пленки самого подходящего размера, к тому же герметично застегивающиеся, Бежецкий, конечно, понимал – не сопливый пацан, видал всякое… Но не всерьез же готовилось начальство принимать «груз 200»? Воображение, правда, подсказывало очень удобную и обтекаемую мысль о том, что руководство надеялось на получение «биологических» образцов изначально…