Юго-Восток

— Огонь! Эй, братва, а ну назад!

Показалось мне, что голос Головы слышу. Дык особо не разобрать, такой рев от пушек стоял. Серый био по пояс в ров зашел и к нам все ближе. Снова лапу поднял, но застрял маленько. Ему в корпус три бомбы попало, огонь поверху потек. Все же он сквозь горящую нефть нас не видел, пес вонючий!

— Ложись, все ложись! Огнеметы — пли!

Какой там, некому из огнемета поливать. Я туда глянул, аж ухи зачесались. Оба бойца с расчета лежат, фрезами посеченные, и баб двух убило, так на ручках насоса и повисли.

— Огнеметы, пли! — Командир патрульной роты охрип вконец. А тут, мало того что дым, дык еще туча на солнце накатила, вообще в потемках все.

Серый до берега нашего добрался. Два бетонных столба теплотрассы вырвал, за столбами и трубы толстые потянулись. Ох, ешкин медь, какой скрип да вой пошел, трубы-то по метру толщиной, гвозди да скобы во все стороны полетели!

— Наводи! Цель на один белый!

Ясно, что на один. Можно уже и напрямки стрелять, скоро весь, сволочь такая, из воды вылезет.

— Бомбу давай! — Я два ствола прочистил, от дыма отхаркался, головой кручу. Порох девки забили, черные сами, как черти, охрипли. Раненая орет, уносить некому.

— Бомбы! Бомбы где?! — перескочил я через гнутую сваю, подносящего нашего увидел. Убило паренька, насквозь фрезой пробило, маленько до нас телегу с бомбами не дотащил.

Ну чо, впрягся я, мигом зарядили две последние холодные пушки, пальнули. Снова залили роботу поганому смотровое стекло, он задергался, завертелся. Стволы у мортир горячие, плюнешь — шипит, мы все пальцы пообжигали, а чо толку — все равно броню евонную не пробить!

Дядька Степан оглох совсем, орет мне что-то, на уши показывает, а я не пойму. Справа огнемет плюнул славно, био вроде как застрял. Завыл тонко, точно волчонок, это моторы в ем надрывались. Стал пламя сбивать, а оно, ешкин медь, не сбивается. Уже весь ров, вся вода вокруг него горит, а он, гад, все вверх на колья лезет и трубу на себя тянет. Вывернул еще три столба, труба двойная оторвалась, на него упала.

— Огнеметы, целься ему в дыры! А ну, дай я сам!

— По стеклам ему бейте! Там глаза у них!

— Подносящим — воду! Охлаждать!

— Ногу, ногу не чувствую! Нога моя где, мужикииии…

— Тетка Ольга, всех старух сюда — раненых в старый бункер относить!

Смотрю, Федор Большой убитых мужиков с телеги столкнул, сам за ручки огнемета взялся. Девки и парни вчетвером насос качают, пот с них льет, еле успевают. Справа на позиции третьей десятки раненый ползает, кишки в кучу сгребает. А мне к нему даже послать некого. У Быка вся грудь от крови мокрая и рука, зубами скрипит, но знай заряжает, затравки пороховые сыплет.

— Дьякон, где дьякон? Не видно ни хрена!

— Передайте дьякону, Автобаза людей просит!

— Ты сдурел? Где мы им возьмем?

— Отходи! Слесарный, кузнечный, отходи к стене!

Серый швырнул в нас бетонным столбом. Уж не знаю, что за напасть с ним приключилась, мертвяков переел или поганок, но кидался все равно метко. Голова — умный, он говорит, в каждом био, ешкин медь, такой прибор есть. Чтобы любую хрень метать точно в цель. Уже когда в лапу берет, взвешивает и, как полетит, уже знает. Щас… целе-нави-денье. Во, выговорил! Такая сволочная заморская машина, повбивал бы их по пятки в землю!

— Ложись! Всем под щиты!

Мог бы и не орать. Где свой щит кинул — сам не знаю. Едва успел, как лягуха, под угол кирпичный запрыгнуть. Сверху — как даст! Угол отвалился, кирпичи крошкой в рожу полетели. Столб надо мной подпрыгнул, телегу разбил, дальше покатился. Я с закрытыми глазами, ешкин медь, ползу. А куда ползу — сам не пойму. Ткнулся башкой в мягкое — одна из берегинь, мертвая, ей столбом хребтину перебило.

— Берегись, он опять кидает!

Кое-как отплевался, своих пересчитал. Кровь текет, у всех царапины, но с десятки моей пока все живы. У мортир стволы аж красные. Био второй столб правее зашвырнул, там патрульная рота за лежащей вышкой оборону держала. Мужиков вместе с пушками от удара раскидало. Тут слышу — пыхтят, еще три пушки волокут.

— Заряжай, ешкин медь. Живее!

Я у Ивана бомбы принимал, в стволы пихал, потом вместе наводили.

— Есть! В глаз ему, гаду, в глаз!

— Помогите… эй, братва, вытащите меняя-ааа!

— Огнемет! Почему огнемет молчит?!

Серый могильщик взад качнулся. Точно заплутал посреди рва, ни туды и не сюды, ага. Мы ему один прожектор выбили, решетку внизу загнули, ту, что промеж ног. Две бомбы попали в пузо, а сверху, где толстое стекло у него, там все черное от сажи стало. Однако ж снова на берег лез и к третьему столбу примеривался. Выл и лязгал жутко, особенно когда левую ногу задирал. Чо-то там у него искрило, лохмотья в щели вылазили.

— Иван, подавай, не спи! Ты слышишь?!

— А? Чего? Слава, так нету больше!

— Как нету?

Я глянул — ешкин медь, все отстреляли! Чем теперь воевать — своими огнеметами только.

— Он уходит! Уходит, тварюга!

Все разом башки повысовывали, не поймут, откуда крик. Оказалось, механики орут, ага. Ихний-то био, большой, что бочку кинул, — взад попер. На попятную, ага. Механики в него жидко так стреляют, батарея ихняя разбита, и стену у теплотрассы, гад, порвал… странно, чего он отступил. Испугался или в темноте заробел, что ли? Хотя Голова вон говорит — они в темноте лучше нас видят, псы поганые.

Мы тогда все удивились, чего этот обожженный взад затопал.

Кто ж знал, что гады нам пакость готовили…

— Назаров сын, десятник! Почему не стреляете?!

Я Федора Большого не узнал даже. В грязи весь, цементом засыпанный, в руках — пищаль с распорками, с караульной башни, видать, снял. Здоров мой командир, пищали с башен пудов по пять весят.

— Ротный, так бомб же нету! — показал я ему на тележки пустые.

— Давай тогда назад, отходим!

— Чо, как отходим? — У меня аж в животе заухало, забродило. Думал — может, Федору кирпичом в башку попало, поглупел, может, маленько. От кирпича такое бывает, по себе знаю, ага. Мы когда малыми были, с асфальтовыми махались, мне два раза кирпичом в башку били. Ну сломали, конечно. То есть кирпичи поломали, это и так ясно. Но я апосля того дня на два точно поглупел.

Гляжу — и точно, всех назад собирают. Дьякона не видать, только слышно, как в рупор кричит. Берегини набежали по мосткам, старые даже совсем. Помогают раненых тащить, на себе волокут.

— Ложись! Киданет щас!

Сей раз он не столб швырнул, а угол трубы с вентилем таким здоровым. И прямиком — в телегу с огнеметом, ага. Хорошо, хоть туров за стену отвели! Труба оба дышла перебила, телега на бок, насос тоже, кто-то верещит хуже порося.

— Вот, сволочь, умный!

Это худо, подумал я. Я уж было решил, что у трясуна мозги давно расквасились, но он соображал, что всего опаснее.

— Эй, у кого бомбы остались? По ногам ему бейте!

Большой био на Асфальте скрылся, за собой крышу ангара обвалил, клубы пыли до неба поднял. Зато серый из рва выбрался и на нас прет. Близко уже совсем, метров, может, тридцать до него. Как стал из грязи вылезать — ешкин медь, здоровый-то какой, хоть и трясется! Перед ним каша была, по-другому не скажешь. Куски этих… фунда-ментов, столбы дыбом, колючка, ямы. Он раз шагнул — и провалился. И вот, пока он ногу с дыры тянул, я понял, чо делать надо.

— Славка, ты куда?

— Десятник, стой, приказано же назад!

Робот клешню задрал, зажужжало там что-то, захлюпало, но ни одна фреза не вылетела. Наши все отступали к клепаной стене, бежали по мосткам, по трубам, по тропинкам. Волокли мортиры, тащили на себе тех, кто сам идти не мог. Со стороны Асфальта, кажись, палили могильщику в спину из самопалов, да что ему пульки?

— Иван, бери Быка на закорки, уходите! Степан, девок забери! Леха, мортиру тащи! Уходите за стену, живо! Я догоню…

А сам побег я к большому огнемету. У нас три таких на башнях, дык, ежели щас начнут палить — всех своих пожгут. На башнях — это уже последняя оборона, считай. Если этот трясун до клепаной стены в упор дойдет, его там, конечно, встретят… но лучше б он туды не добрался!