Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

– Я считаю, господа, – завершил свое краткое выступление Михаил Абрамович, – что мы должны приступить к свертыванию экспедиции. Имеется еще немало потенциально интересных объектов… Лямбда‑два, в частности… К исследованию которых можно приступить незамедлительно, оставив здесь небольшой, постоянно действующий пост с чисто наблюдательными функциями… Я прав, Александр Павлович? – спохватился ученый, вспомнив о номинальном главе экспедиции.

Что мог возразить на это Бежецкий? Сообщить ученым, что еще два дня назад послал в столицу сообщение о результатах экспедиции и потребовал дальнейших инструкций, но пока не получил ответа? Конечно, он в провале всей операции не был виноват никоим образом, да и не обвинял его никто, но неудача давила почище пресловутой плиты…

Все собравшиеся ждали его ответа, давно, видно, обсудив проблему в узком кругу. Вообще, все собрание было затеяно, чтобы открыть руководителю карты – это было видно и слепому.

– Думаю, что Михаил Абрамович прав. – Паузу тянуть дальше было нельзя. – Пора приниматься за сборы…

Внезапно Александр поймал себя на мысли, что давно уже не слышит бодрой переклички костровых…

Послышался скрип снега под чьими‑то торопливыми шагами, приближающимися к палатке, и в распахнутый вход просунулось непривычно бледное лицо Алехи Маятного, одного из конвойных казаков.

– Э‑э‑э… – замялся он, растеряв, видно, по дороге запас умных слов. – Там чудеса какие‑то с той горушкой творятся!..

* * *

Испугаться казаку было с чего.

В опустившейся на лагерь темноте, над срытым наполовину холмом артефакта бушевала целая световая метель. Напоминающие сполохи полярного сияния столбы и спирали призрачного света свивались в радужные узоры, распадались, чтобы снова создать эфемерную, будто в трубочке детского калейдоскопа, картину…

– Все фиксируется? – не отводя освещенного потусторонним сиянием лица от феномена, деловито поинтересовался Агафангел Феодосиевич у Смоляченко, замершего рядом с совсем по‑детски открытым ртом. – Видеозапись? Приборы?..

– Конечно, – ответил за потерявшего ощущение реальности «восходящего светилу квантовой физики» академик Мендельсон. – Все приборы в норме, я уже проверил…

– А это самое?.. – спросил из‑за спин ученых Бежецкий. – В норме?..

– Абсолютно! Никаких отклонений от ординара, даже странно. Можете не беспокоиться за свое «это самое»…

Нерешительно прозвучавший на фоне буйства потусторонних сил смешок будто спугнул «иллюминацию».

Так же внезапно, как и началась, вакханалия световых эффектов оборвалась, и на зрителей рухнула темнота, тут же сменившаяся неярким после увиденного светом прожектора.

Разрытый артефакт никоим образом не изменился. Александр со своего места видел даже брезентовую рукавицу, брошенную кем‑то из беспечных ученых на краю прямоугольного углубления, оставшегося на месте снятой плиты.

– Что это было? – робко подал кто‑то голос, но из‑за волнения он так дрожал, что обладателя невозможно было определить.

– Вероятно, какой‑то физический процесс, связанный с теми самыми флюктуациями, – авторитетно сообщил во всеуслышание профессор Николаев‑Новоархангельский, подходя к самому холму и приседая на корточки перед выемкой. Еще секунда, и он протянул бы руку, чтобы пощупать ее дно…

Какая‑то мохнатая тень кубарем выкатилась из темноты и, с недовольным ворчанием отпихнув физика‑помора от раскопа, воткнула длинную палку в самый центр прямоугольника.

Жердь в руках Тунгуса (а это был, конечно, он) на глазах онемевших от изумления ученых, не встречая никакого сопротивления, легко уходила в глубь выстилающей дно выемки скальной породы, о которую тупились самые твердые инструменты…

8

– Дывысь, Грицю, який гарный жупан на сим хлопци!..

Сознание, а вместе с ним и окружающий мир возвращались к Владимиру постепенно, склеиваясь из каких‑то вроде бы ничем не связанных осколков: дуновения ветерка, надо сказать довольно сырого и неприятного, ощущения чего‑то жесткого, холодного (даже ледяного) и неровного под спиной, малороссийского говора, невозможного здесь по определению…

Стоп! Малороссийского?..

Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…

– Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..

– Я вот ща ему полупаю!..

– Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.

– Господа… – Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. – Господа, помогите мне…

– Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!

– А як же крымчак?..

– А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..

Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания склонившихся над ним двух человек, одетых пестро и диковинно. Цветные кафтаны, высокие смушковые папахи, длинные вислые усы на бритых круглых лицах… Казаки… Запорожские казаки…

– Я русский, господа казаки, москаль по‑вашему…

– Забожись, лярва!

С трудом подняв руку, Владимир кое‑как осенил себя православным крестным знамением, вернее, обозначил его, догадавшись, что именно этого от него и ждут.

– Крестится, песий сын! Православный!..

– Чого ж ты молчал, байстрюк! Опанасе, подмогни мне поднять його…

Едва только милосердные, но чересчур грубые руки подхватили штаб‑ротмистра под микитки, не ощущавшаяся до этого момента, словно тоже примороженная, боль окатила все его тело таким огненным водопадом, что, скрипнув зубами, Бекбулатов провалился в райские кущи благословенного забытья…

– Ну и горазд же ты спать, хлопче! – Лицо седого представительного мужчины, сидящего у изголовья постели Владимира, от добродушной улыбки все пошло мелкими морщинками, словно печеное яблоко.

Сколько же ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? Стриженные в кружок абсолютно белые волосы и такого же цвета висячие усы, неестественно смотрящиеся на фоне темного, обветренного и обожженного солнцем лица, мешковатая, но, судя по качеству ткани, дорогая одежда, усыпанная цветными камнями, конечно не бижутерией, рукоять сабли, выглядывающая из‑под локтя… Ни дать ни взять, вылитый Тарас Бульба в исполнении известного актера Смоктуновского… Только вместо оселедца на бритой наголо голове густые седые волосы… Молчание затянулось, нужно что‑то сказать в ответ…

– Доброе утро…

– Хорошо же утро! – по‑бабьи всплеснул руками «Тарас Бульба». – Вечер давно на дворе, а он все «утро, утро»!

Действительно, в маленькое окошко с мутным стеклом заглядывало алое предзакатное солнце.

– Ты мне, хлопче, лучше вот что скажи. – Казак, а Бекбулатов, разглядев кроме сабли виднеющуюся из‑за бедра посетителя рукоять пистолета, уже не сомневался, что это именно казак, причем запорожский, делано нахмурил седые лохматые брови. – Какого ты роду‑племени будешь? Чего творишь на белом свете?..

– Штаб… – хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.

– Что еще за «шкап»? – недослышав, «Тарас Бульба» еще более нахмурился.

– Зовут меня Владимиром, – поправился Бекбулатов, решив не очень‑то козырять своей не совсем славянской княжеской фамилией здесь, где явно недолюбливали крымчаков. – Я русский… Москаль по‑вашему… Путешествую вот…

– А занимаешься‑то ты чем, путешественник? Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А‑а‑а, будь что будет!..

– Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что‑то говорит…

Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из‑под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.