Марсианский патруль

Однажды, когда Тур в баре рассказал об этой своей забаве, один из астронавтов — Мэрси Крантон, майор, судмедэксперт и корабельный врач «Рассвета» — сделался необычайно серьезен и настойчиво принялся выспрашивать у Тура о его посещении Земли. Тогда Тур услышал очень много новых терминов — ностальгия на генетическом уровне, память предков, естественная среда обитания и так далее. Как вскоре (прямо тут же, в баре) выяснилось, Мэрси Крантон занимался научной работой в области завершения терраформирования Марса и в лице Тура нашел поддержку своим, прямо скажем, не всеми одобряемым идеям. Возложить свой живот на алтарь науки Тур не позволил — опять же, в том самом баре, которому и суждено было стать могилой надежд Мэрси Крантона.

Сейчас, механически отмечая курс корабля и внося необходимые корректировки, Тур усиленно размышлял, а может ли майор с «Рассвета» оказаться прав? И приходил к выводу, что не может.

На Землю Тура не тянуло совершенно, далась ему эта Земля! Ведь кроме солнечного затмения (явления по сути своей безобидного и даже красивого) на Земле существует еще и такая совершенно незнакомая жителям Марса штука, как дождь. А также непонятным образом сопровождающие это явление природы боли в простреленных когда-то давно плече и груди. Сыплющаяся сверху водяная пыль или крупные капли сами по себе не так уж неприятны, с этим еще можно как-то смириться. Но вот боли… А земляшки — ничего, не переживают. Узнав об этой беде, они понимающе так кивают: «А, ну это перед дождем…» Совершенно ненормальное население. И совершенно ненормальная планета. Сыро, тяжело, жарко, холодно… да-да — холодно! И это несмотря на то что температура воздуха там намного выше. Но насыщенный влагой воздух делал любой ветерок холодным, продирающим до костей. Или горячим, выжимающим ручьи пота из каждой поры. Прибавьте к этому силу тяжести, постоянно равную стандартному режиму гравитационного пояса, опьяняющее количество кислорода в атмосфере… нет, только сумасшедший согласился бы жить на такой планете. Иное дело — Марс. А уж тем более — для пилота.

Даже представить себе невозможно, как управляются со своими кораблями земные пилоты. Повышенная гравитация, невероятно плотная атмосфера, высокая облачность… То ли дело — здесь…

Тур ощутил дрожь волнения. Он не был новичком, но это происходило с ним всегда, когда предстояло выполнить сложный маневр. В такие минуты пилот словно бы превращался в корабль, сливался с ним, каждым нервом ощущая свою машину. И Туру всегда казалось, что в этот момент в бездушном железе каким-то необъяснимым образом пробуждаются самые настоящие жизнь и разум.

Почти каждый пилот испытывал подобные ощущения. По кабакам и барам ходило множество легенд на эту тему. Разбираться, какие из них являются правдой, а какие нет, ни у кого не было желания. Да это и так чувствовалось — глаза у пилота, рассказывающего о своем корабле, становились иными, словно речь шла о любимой женщине, о ее капризах и привычках. И все эти разговоры велись вполголоса, словно рассказчик старался не обидеть ненароком родной корабль. И если он обходил молчанием какие-то моменты или не замечал неуместного вопроса, это всегда понималось и принималось — никто не обязан вываливать о своей любимой всю подноготную, да еще посторонним людям, в кабаке…

Тур невольно улыбнулся, видя на экране приближающуюся поверхность планеты. Она уже погрузилась во мрак ночи, и висящая над поверхностью пыль слабо светилась, отражая солнечные лучи. Это было красиво.

Корабль нырнул в призрачное сияние, опустился ниже, и теперь уже не стало видно ничего — только показания радара давали возможность определить, где ты сейчас находишься. Зато теперь уже можно было полностью отключить маршевые двигатели и идти на антигравах.

Тур развернул корабль и повел его на юго-запад. Что бы там ни думали о себе в прокуратуре сочинители программ, а управляться с кораблем Тур умел гораздо лучше них. И через полтора часа — ровно на десять минут позже предписанного срока — «Отбой» уже летел над Лунным Плато. А еще через двадцать (вместо сорока — как планировали в прокуратуре) минут его невидимый гравитационный луч уперся в дно каньона Гидры — громадной впадины глубиной почти в пять миль. Облака пыли, поднятые силой гравитационного луча, заволокли каньон от края до края и вздулись над ним едва видимым в ночи куполом. Внезапный ветер подхватил их и уволок на юг — в сторону Карпат. Но порыв ветра был несильным и недолгим, после него каньон Гидры напоминал гигантскую чашу, наполненную лениво шевелящейся густой жидкостью. Корабль замедлил ход, пилот уменьшал напряжение гравитационного луча очень осторожно, готовый в любую секунду вновь увеличить мощность — едва возникнет хотя бы слабое ощущение крена, хотя бы предчувствие его. Пальцы Тура едва касались рычагов, ловя малейшее нарушение в привычной и никому кроме него самого не заметной мелодии вибрации корабля. Тур доверял приборам, но себе он (как и всякий настоящий пилот) доверял не в пример больше.

«Отбой» мягко опустился на грунт, Тур остановил двигатели, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сейчас нужно было сделать глубокий вдох. Нужно было, непременно нужно, он всегда так делал. И, выдыхая воздух сквозь плотно стиснутые зубы, пилот чувствовал, как спадает нервное напряжение, как истончаются и пропадают невидимые нити, связывавшие его с родным кораблем.

Теперь они вновь были порознь — человек и корабль. До того самого момента, когда пилоту вновь потребуется оживлять многотонную махину, усилием воли и мощью двигателей поднимать ее над грунтом, делать ее вновь послушной, предсказуемой и родной. Сейчас этого ощущения уже не было, корабль опять превратился в спящее существо, готовое лишь отслеживать сквозь дрему происходящее вокруг.

Тур еще раз глубоко вздохнул, взялся за микрофон внутренней связи и произнес:

— На планете. В смысле, сели уже — если кто не понял…

— Перестань паясничать, — откликнулся Кэссиди. — Мы с Изей вылетаем через десять минут. Будьте внимательны и следите за частотой.

— Есть, сэр! — хором откликнулись Стрелка с Туром.

Посидев немного в кресле и понаблюдав за отдаляющимся флаером — яркой точкой на экране радара, уходившей все дальше и дальше к скалам на юге, — Тур вызвал Стрелку.

— Чем занимаешься? — поинтересовался он.

— В футбол играю, — ответила она.

— Я поднимусь? — спросил Тур.

— Давай, — согласилась Стрелка. — А то одной тут сидеть — скукотища смертная…

Тур поколдовал с клавишами передатчика, настроил его таким образом, чтобы следить и за радаром, и за связью можно было прямо из стрелковой рубки, и поднялся с кресла. Вообще-то, строго говоря, это было грубейшим нарушением устава — покидать рубку управления. Но устав летной службы явно писали те, кому никогда не доводилось выходить на патрулирование пространства. Кроме того, наблюдать за флаером скоро станет невозможно — когда тот окажется в каньоне Кандора, отделенный от корабля сорокамильной полосой скал.

В стрелковой рубке было прохладно. Слишком прохладно. Тур зябко повел плечами и недовольно пробурчат:

— Чего такой холод установила? Сделай теплее.

— Засну, — возразила Стрелка и широко зевнула.

— Дома надо спать, — наставительно произнес Тур, усаживаясь в кресло. — Ночью. Желательно — одной.

— Ты чего сюда приперся? — поинтересовалась Стрелка. — Глупости болтать? Рассказал бы что-нибудь интересное, что ли. Нам здесь еще долго торчать…

Тур принялся рассказывать о составленной в прокуратуре программе перелета, но Стрелка перебила его.

— Знаю-знаю, — отмахнулась она. — Слышала уже, не ты один умеешь с частотой шалить. Тоже мне, новость нашел! Как будто неизвестно, что в прокуратуре ни одного астронавта отродясь не было.

— А в планетарной полиции был, — сказал Тур. — Макс Оливер, лейтенант.

— Почему — был? — поинтересовалась Стрелка. — И как он вообще туда попал? Разжаловали?

— Натворил что-то, — пожал плечами Тур. И подумал, что же такое должен был натворить лейтенант Оливер, чтобы его перевели в нижники.