Эпик. Дилогия (СИ)

Когда я подбежал к нему, он полз к Излучателю, его губы бессмысленно шевелились, веко дергалось.

Развернуть коляску к Анубису. Запустить мотор. Из выхлопных труб по бокам бьет дым. Отпустить рычаг тормоза…

Коляска взревела и гоночным болидом устремилась на Анубиса, повернувшегося на звук. Врезалась в него. Опрокидываясь, он взмахнул хлыстами. Первый просвистел мимо Хранителя. А от второго я не успел отскочить. Высекая искры, он обвился вокруг бронежилета, и меня потащило по полу вслед за ИскИном. Одной рукой зацепился за стену, пальцы тут же сорвало, второй попытался отодрать кнут, но он был раскаленным и жгучей болью полоснул руку. Толчок — и меня снова тащит по полу.

Разевая рот, следом бежит Галоперидол. Что-то орет Карло.

Через мгновение я на козырьке, сдирая кожу с рук, скольжу по граниту. Искрит кнут, трещит бронежилет.

Колыхнулась разорванная ткань, маскировавшая грот, будто платком на прощанье махнула. Я на миг застыл над бездной — и полетел вниз. Вслед за Анубисом, от которого ко мне протянулась светящаяся полоска кнута. Пышущая жаром магма неслась навстречу.

Ветер хлестал по щекам, свистел в ушах, магма дышала жаром, на ней вспухали раскаленные пузыри и гибли во вспышках пламени. Обеими руками я вцепился в кнут, не обращая внимания на боль, рванул — и оказался возле Анубиса. Обхватил его за плечи и оскалился в его шакалью морду.

И последнее, что увидел — это страх на ней.

А потом была вспышка, яркая, как тысячи солнц. И мир схлопнулся в черную точку.

Эпилог

Чернота длилась, и длилась, и длилась. Она обнимала меня, баюкала, стирала мысли и воспоминания, стирала личность. Полное обнуление информации… Форматирование…

Перезагрузка.

Когда не осталось ничего, кроме черноты, меня куда-то вытолкнуло, и я понял, что продолжаю жить. Или это предсмертная галлюцинация умирающего разума?

Рук-ног не вижу, потому что сижу с закрытыми глазами, но чувствую их и могу пошевелить. Голова тоже на месте, как и шея, плечи, спина. Задница, наконец. Она к чему-то прижимается.

Вот, понял: я сижу на твердом. Пора открывать глаза. Не хочется, а надо. Вокруг так долго было опасно, неписи и игроки постоянно чего-то от меня хотели, приходилось непрерывно действовать, спасать себя и других, теперь одно желание: сидеть молча в тишине и ни на что не реагировать.

А тишина полная. Торжественная. Но не глухая, скорее глубокая. Не холодно и не жарко. Бледные пятна плывут под веками.

Ладно, пора…

Раскрыл глаза. Огляделся с возрастающим удивлением. Черт знает что! Вроде бы я продолжаю жить. Существовать. Но где? В раю?

Я сидел на стуле посреди комнаты. Обычная такая, обои в цветочек, пустой стол под стеной. Дверь, рядом с ней второй стул. В углу шкафчик, на нем ваза и одинокий цветок. Засохший. Дверь деревянная, простенькая, зеленая краска местами поблекла и облупилась. Кстати, а вон, в углу, вторая — только не зеленая, а бледно-красная. Окно закрыто ситцевой занавеской. Сквозь нее просвечивает что-то светлое, как будто дом стоит на склоне, и в окно видно небо.

Под ногами старый рассохшийся паркет, а на мне, вот черт!

На мне оранжевый комбез. Только чешек нет, я босой. Нет, это точно не рай.

Что все это значит? Я встал, повел плечами и позвал:

— Есть кто? Эй!

Тишина. Спокойная, расслабляющая, мирная. Я размял шею, пару раз присел, помахал руками. Показалось, или пол под ногами чуть качнулся?

Надо посмотреть, что снаружи. Подойдя к двери, потянул за облупленную ручку, раскрыв, сделал еще шаг — и покачнулся на краю, вцепившись в косяк, хватая воздух разинутым ртом.

Подо мной, надо мной, по сторонам была голубая бездна. Бесконечная чистая синева, никаких горизонтов, ориентиров, ни земли, ни облаков.

Комната-коробка плыла в ней, едва заметно покачиваясь, а вокруг парило другое… другие… вокруг были… было… Вот же, твою мать!

Вокруг в бездне с разной скоростью и в разных направлениях летали осколки реальности.

Прямо передо мной проплывал треугольный ломоть земли, из которого росло дерево. Снизу торчали корни, сверху зеленела трава. Земляной горб двигался наискось сверху вниз и минут через пять, если скорость сохранится, должен был исчезнуть из вида.

Дальше парил кусок мостовой с одиноко торчащей круглой тумбой, где смутно виднелась афиша или объявление. Эта штука поднималась, медленно воспаряла в бескрайней синеве. Левее вдали плыло нечто непонятное — по-моему, остов кареты, но, может, и нет — внизу еще что-то, смахивающее на большую, сильно накрененную лодку с обломком мачты.

Сглотнув, я присел на краю пола. Покрепче ухватился за косяк и подался вперед. Внизу синева уходила в бесконечность, никакой земли и в помине нет. Обломки реальности плыли в ней одинокими точками.

Я выпрямился, попятился, не закрывая дверь. Подошел к окну, сдвинул занавеску. За ней открылся такой же вид. И что теперь делать?

Некоторое время я слонялся по комнате. Обыскал ящики шкафчика: ничего, даже пыли. Заглянул под стол и во все углы: пусто, ни смятой бумажки, ни соринки. Выглянул в красную дверь — за ней простиралась все та же синяя бездна. Тогда я передвинул стул к окну, сел и уставился наружу, упершись локтем в подоконник и положив подбородок на ладонь. Вытянул ноги, расслабился. И задумался. Я в мире, куда попадают души навсегда погибших игроков? Какое-нибудь особое вирт-пространство… вирт-чистилище, вирт-рай? Нет уж, на рай точно не похоже, что тут райского? Хотя место такое… приятное и безмятежное. Но почему больше никого нет? За окном как раз пролетал большой письменный стол, я проводил его взглядом, а потом что-то заставило повернуться — и вовремя.

Прямо в воздухе в полуметре за дверным проемом возник силуэт.

Человек в темном костюме, с портфелем в руке, шагнул в комнату. Немолодой, но и не старый. Вытянутое лицо, морщины. Глаза — внимательные и пронзительные, будто повидали много такого, чего не суждено увидеть большинству людей.

Войдя в комнату, он огляделся, кивнул мне и сел на стул сбоку от двери. Поставил портфель у ног, поддернул брюки, положил руки на колени. На портфеле была изображена перевернутая горизонтально восьмерка с одним разомкнутым кольцом — то ли неправильно нарисованный знак бесконечности, то ли лежащие на боку песочные часы.

Почему-то я не удивился. Вот совсем. Или место было такое — сглаживающее эмоции, настраивающее на философско-созерцательный лад, или я подспудно ждал, что сейчас появится этот человек из Технозамка, которого я уже видел, про которого недавно упоминала Белочка… А скорее и то, и другое.

Он сказал:

— У меня много имен, но в некоторых мирах меня называют Джи-Мэн. Можешь и ты называть так.

Голос был глубокий, гипнотический, услышав такой, хотелось закрыть глаза и раскачиваться, как змея, выползающая из мешка факира.

— А я — Шад, — сказал я. — Но ты, наверное, и так знаешь.