Разорванное небо

– О, черт! Все вон! – крикнул сержант. Солдаты бросились из машины, но было поздно: многотонная махина самолета ударилась о корпус вездехода. Переднюю стойку снесло ударом, и нос самолета всей тяжестью опустился на вездеход. Тяги двигателей хватило на то, чтобы со снопами искр проволочь «хаммер» вперед по бетону, а продолжающие выпрыгивать из него солдаты разбегались, чтобы не попасть под колеса.

От удара корпус вездехода перекосило, дверь со стороны сержанта заклинило, и он в панике несколько раз ударил в нее ногой, но в скрежете металла по бетону этих ударов не услышал даже сам. Тогда он, извиваясь, перекатился к другой двери, висящей на одной петле, и с силой оттолкнулся ногами. Дверь отлетела, сержант вывалился на бетон и, подняв глаза, увидел надвигающийся черный проем воздухозаборника, скребущий нижней кромкой по бетону и гигантским пылесосом затягивающий в себя все вокруг…

Двигатель АЛ-31Ф способен без вреда для себя выдержать попадание в вентилятор некрупной птицы, но на такое инородное тело, как американский сержант, его лопатки рассчитаны не были. Стоян Илков ощутил, как содрогнулся самолет, потом раздались свистящие удары.

«Бедная турбина, – почему-то подумал он. – Всего полгода, как меняли;..» Однако на подобные воспоминания времени уже не было. Разлетающиеся в стороны лопатки вентилятора прошивали топливные баки, электрокабели, и в любую секунду керосин мог вспыхнуть.

Технику никогда не приходилось управлять самолетом, но панель управления он знал хорошо и «ту самую ручку» дернул безошибочно. Мгновенно натянувшиеся ремни тут же сорвали его руки с панели управления, а ноги – с педалей. Стоян ощутил, словно невидимый великан дал ему могучего пинка – такого могучего, что кресло вместе с ним прошибло фонарь и вознеслось ввысь, и там, в вышине, вспыхнул целый фейерверк маленьких взрывов. Один пиропатрон оборвал крепления ремней, другой отбросил в сторону кресло, третий пронесся маленькой ракетой, вытащив из мягкого контейнера парашют… А там внизу, откуда только что выстрелила катапульта Стояна, вспухал новый взрыв – жаркое желтое пламя взметнулось ввысь и в стороны, а когда оно опало, на бетоне среди почерневших останков самолета и вездехода корчились и катались два горящих силуэта.

Лейтенанта Крофорда взрыв застиг, когда он, выпрыгнув из вездехода, бежал вместе со своей секцией к воротам ангара. Прижавшись к стене, он несколько секунд смотрел на пламя, почти беззвучно шепча «О, черт!», а потом резко повернулся и заорал на солдат:

– Вперед, вперед! – хотя в крике никакой надобности не было – переговорка работала по-прежнему нормально.

Пластитовый заряд оставил на месте замка на воротах безобразную рваную дыру, и двое рядовых, взявшись за заботливо приваренные рукоятки, с натугой откатили ворота в сторону. Лейтенант бросился внутрь, зажигая на ходу фонарь, и его луч высветил скопление лесенок и стремянок в углу, несколько подвесных баков на стойке у стены, большой плакат над ними, с которого улыбалась полуголая мисс мира прошлого года Анна Ликова… И пустое место, на котором, по данным разведки, должен был стоять боевой самолет «плохих парней».

– Дерьмо! Дерьмо!! Дерьмо!!! – выругался лейтенант, и, не в силах сдержаться, выпустил из автомата очередь в пупок белокурой мисс мира. Клочья бумаги полетели в стороны, и талия красавицы на плакате превратилась в лохмотья. Но глаза ее улыбались все так же ласково и чуть насмешливо.

Массив Шар-Планина. База в скалах Утро постепенно сменяло ночь. На востоке небо над горами уже превращалось из черного в серое, из серого в голубое, а из голубого в красно-желтое, подсвеченное готовящимся вот-вот подняться солнцем. Словно убегая от рассвета, четыре из шестнадцати «индийских» СУ-37, целиком в зелено-коричневом летнем камуфляже, но без опознавательных знаков и бортовых номеров, второй час летели на запад по сложному маршруту, проложенному среди гор Болгарии и Сербии. Неизвестные специалисты, приложившие руку к созданию программы, загруженной накануне в память бортовых навигационных комплексов, постарались на славу: почти ни разу на протяжении полета ни одна из машин не поднималась выше шестидесяти метров, точно следуя рельефу местности. Если б еще эта местность была поровнее…

Молодой летчик, лишившийся на время согласно контракту имени и звания и имевший теперь только позывной «Казак», снова сглотнул подкативший к горлу комок – автомат отследил еще один извилистый коридор между двумя горами, оканчивающийся невысоким перевалом. Самолет привычно завалился на крыло и опустил нос, обтекая очередной изгиб рельефа. Казак невольно простонал про себя: «О Господи, долго еще?» – и глянул на часы.

По графику перелета автоматический режим должен был продолжаться еще десять минут, после чего надо было брать управление в свои руки. Еще целых десять минут сидеть и ощущать себя участником какого-то аттракциона в парке культуры! Те же самые крутые маневры он перенес бы куда легче, управляй он самолетом сам, но справедливости ради стоило признать, что человек неспособен на такой полет – не та реакция.

Казак дотронулся до боковой панели и набрал код. Экран подернулся рябью, а когда рябь погасла, вместо схемы полета на нем высветилась икона Богоматери Одигитрии.

Сам образок, который носил на груди еще дед летчика, пришлось оставить дома, но уже со времен училища у Казака была среди вещей неприметная коробочка. Друг отца, свихнувшийся на компьютерах еще в те времена, когда их называли ЭВМ, сделал цифровую копию образа и написал маленькую программу, которую можно было загрузить практически в любую систему вывода графической информации. Кроме того, то ли случайно, то ли из любви к искусству этот человек сделал так, что нимб вокруг головы Богоматери время от времени переливался неяркими искорками, и это придавало образу особую красоту и внушительность.

Казак и сам не заметил, как его губы беззвучно прошептали краткую молитву, и лишь выработанная многими часами полетов привычка всегда быть готовым взять управление на себя не позволила ему сложить руки в смиренном жесте.

Четверка самолетов продолжала свой бреющий полет, то подставляя хвост под первые утренние лучи, то ныряя в густую тень долин, и жители редких деревень и поселков, над которыми они пролетали, выскакивали на улицу, пытаясь понять, откуда накатил этот грохот, куда он через несколько секунд исчез, а главное – какими новыми бедами это грозит.

Ближе к горным ущельям люди тоже выбегали на звук летящих самолетов, но уже не просто так, а готовые к встрече, и некоторые успевали выпустить вслед удаляющимся в небе силуэтам очередь из «Калашникова»: в этих местах любой самолет воспринимался как вестник беды и смерти. Из всех типов летательных аппаратов такого приема избежал бы здесь разве что тарахтящий биплан АН-2 с опознавательными знаками старой Югославии, но эти четыре самолета на старый добрый «кукурузник» вовсе не походили.

– Внимание! – Казак услышал в наушниках голос командира группы, позывной которого «Корсар» идеально подходил к его черной повязке через лицо, и нажатием кнопки вернул индикатор в прежнее состояние.

– Заход в директорном режиме, автомат не включать. Интервал пятнадцать секунд. Порядок посадки:

Дед, Казак, Хомяк, я. Все.

«Дед понял… – Хомяк… – Казак…» – раздались в эфире краткие ответы, и группа снова замолчала. Казак знал, что несколько передатчиков дальше в горах, совсем не там, где расположен аэродром, через несколько минут сымитируют сначала переговоры при уходе на второй круг из-за плохой видимости и потом, по очереди выходя в эфир, уведут пеленги вражеской службы радиоперехвата далеко в сторону. А в конце ложного следа раздастся его собственный голос: «Ребята, тяни вверх! Пры…» – и на склоне горы в тот же миг раздадутся четыре мощных взрыва. «Очевидцы» из местных будут потом рассказывать, как один летчик пытался катапультироваться перед самой катастрофой, но разбился о скалу, а через несколько дней на базаре появятся ветровки, сшитые из парашюта героя.