Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

После госпиталя Помогайло не воевал еще полгода. Артиллерийское училище, запасной полк, ожесточеннейшие бои под Воронежем. А затем медленно-медленно, но упорно и настойчиво он зашагал со своими орудиями на запад. И каждый шаг давался кровью, а то и жизнями его бойцов. Самому же везло. Вот так и дошел до Восточной Пруссии.

Перед самой операцией «Багратион» получил капитана. А во время ее – потерял батарею. Не по своей вине, нет. Так вышло, что уж сейчас вспоминать? Орудия он получил новые, а вот батарейцев… Дали ему необученных «бялорусов», просидевших по своим вескам всю оккупацию. Не, ну не все, конечно, добрая половина в партизанах повоевала. Однако артиллерист и партизан – профессии суть разные. Вопросы новоиспеченные батарейцы решали исключительно не по-воински, а по-крестьянски, после долгого, степенного обсуждения. И все были как на одно лицо… Настолько, что Помогайло все время путался в них. Зато не пили и не матерились никогда. Привал? Сядут в сторонке и дымят своими «козьими ножками». В обоз бы их всех… Но кто тогда воевать будет? Это немцы думают, что у нас в Сибири каждую секунду по красноармейцу прямо в валенках и буденовке из берлог выскакивают и на фронт бегут. А на самом деле…

Но все чаще капитан Помогайло думал, что войну мы выиграем именно благодаря вот таким спокойным «бялорусским», «вяццким», «пскопским», «запорижским» мужичкам, которые кряхтят, да дело свое делают. Это молодежь геройствует, а эти просто работают. Вот как сейчас, толкая семидесятишестимиллиметровое орудие, съехавшее одним колесом в свежую, дымящуюся еще воронку. Странно, почему-то трупов на поле нет. Неужто штрафники без потерь на позиции ворвались? Да быть того не может! И эти… Майоры какие-то странные… Батальон на позициях, а они тут ползают, гильзы собирают.

Штрафбат, одним словом…

– А ну! Навались, ребята! – схватился капитан за щиток орудия, поправив замасленной рукой фуражку. Ребята почти вытолкали пушку из воронки, однако последнее, что услышал капитан Юра Помогайло, был свист. Потом все закончилось…

На позициях и впрямь творилось нечто совершенно невообразимое. Небольшая высотка покрылась огромным пыльным облаком, внутри которого сверкали и грохотали огненные вспышки.

– Твою мать, – обреченно выдохнул Крупенников. На миг замер, а затем, поправив ремешок фуражки, огромными прыжками помчался обратно.

– Майор! Майор, комбат! Отставить! – заорал вслед Харченко и, плюнув, выхватил из кобуры пистолет: – Иванов! За мной! – И побежал за Виталием.

Внезапно начавшийся немецкий артналет предвещал не что иное, как начало атаки на занятые штрафбатом позиции. Быстро, гады, спохватились, батарейцы наверняка даже не успели свои пушки развернуть…

Комбата особист догнал вовремя. Догнал – и уронил на землю, заорав в ухо, перекрывая грохот разрывов, перемалывающих позиции батальона:

– Смотри!

С южной стороны к высотке почти вплотную примыкала небольшая рощица. Длинные и тощие березки трещали и кряхтели, неохотно падая, будто кто-то тяжелый медленно полз через рощу.

– Помогайло! Помогайло! – заорал Крупенников, безуспешно пытаясь перекрыть гул боя. – Танки, Помогайло!

Капитан и сам заметил опасность, но батарейцы уже в любом случае не успевали развернуть и подготовить к бою орудия. Прямо в гуще лошадей и людей разорвался первый, а затем и второй снаряд «тигрового» калибра «восемь-восемь». Огненно-дымные кусты рванулись ввысь, словно сама земля пыталась отторгнуть, вышвырнуть прочь чужеродную для своей сути смесь из металла и тротила. Спустя мгновение на позиции штрафбата рухнули новые осколочно-фугасные снаряды. Проломившись сквозь хилую рощицу, десяток камуфлированных «PanzerKampfwagen-sechs» внезапно остановился и с завидным постоянством принялся закидывать снарядами русские позиции. Вот только странно, но отчего-то в этом жутком месиве крови и рваного железа не было ни одного трупа. Немецкие, так и не убранные из окопов, – да, были. Лошадиные – тоже. И тех, и других сейчас с яростью перемалывала, разбрасывая в стороны кровавые ошметки, слепая тротиловая мощь. А вот русских – не было. Ни батарейцев, ни штрафников.

Бронированные твари, в несколько минут перепахавшие снарядами позиции батальона, внезапно прекратили огонь. И двинулись вперед, зная, что им более ничего не угрожает. На смену ударам разрывов пришел выворачивающий душу лязг гусениц и скрип проворачивающихся по погону башен. И это было куда страшнее любых взрывов…

– Да твою же мать, – вскрикнул Крупенников и помчался в сторону позиций, так необдуманно им оставленных. Харченко зло сплюнул и, закусив ремешок фуражки, помчался за ним. А вот Иванов остановился и упал, вжимаясь в землю. На войне ведь как? Главное, не убить врага любой ценой, а выжить самому и убить врага. И его феноменальное чутье подсказывало, что бежать за комбатом прямо сейчас не стоит. Лучше обождать. Вот он и стал ждать, недолго, впрочем. Предпоследним, что он увидел в этой жизни, была картина того, как оба бегущих майора исчезли в вулкане разрыва. Прямое попадание, танк выстрелил чуть ли не в упор. Бывает…

А из-за угловатых бронированных коробок «тигров», размалеванных желто-зелено-коричневым камуфляжем, уже показалась пехота. Тоже камуфлированная. Эсэсовцы, стало быть…

Понимая, что везение закончилось, бывший разведчик, а ныне боец переменного состава штрафного батальона прицелился и дал пару коротких, экономных очередей из своего «ППШ». Не попал, конечно, немцы грамотно прикрывались корпусами танков. Зато отчего-то стало весело.

Продержался Иванов долго, целых две минуты. А две минуты в бою порой стоят всей жизни. А порой и трех. Вот именно троих фрицев он и завалил, когда те, приблизившись к воронке, на дне которой засел штрафник, неосторожно подставились под его пули.

Секундой спустя в его воняющее тротилом укрытие полетели гранаты. И он уже не увидел, как «тигры», тяжело переваливаясь и раскидывая широкими гусеницами перепаханную взрывами землю, разворачивают свои туши в тыл остаткам батальона…

«Теперь я знаю, что такое смерть, – думал Крупенников. – Теперь я это знаю!»

Смерть оказалась совсем не страшной. Это оказалась не старуха с косой, не черти, тащившие тебя на раскаленные сковородки, и, уж тем более, не ангелы, вздымающие тебя к золотому небу. Смерть – это пустота. Это когда нет ничего. Когда нет звуков, нет запахов, нет света. Есть только сознание, мерно качающееся на волнах этой самой пустоты. И здесь нет ни верха, ни низа. Есть только мысль: я – умер! «А кто такой я? Я – майор Крупенников. Я командир батальона. Я когда-то родился, а теперь вот я умер. А кто такой этот я? И почему я умер, если я мыслю. А я мыслю? Интересно, что будет, если я перестану мыслить? Хм, а как это, перестать мыслить? И почему мне больно? А где мне больно? Нет, не так больно, как там, в жизни, это даже не боль, это… Что-то где-то бьется. По вискам? У меня больше нет висков. У меня? Но у меня и ведь меня нет. Я же умер! Кто же тогда я? И я ли это?»

А качало все сильнее и сильнее. Так ласковое море качает новорожденного дельфина, и кто-то легко и нежно подталкивает его, майора Виталика Крупенникова, к поверхности. Туда, где можно дышать. Качало, как качает мужчину на женщине, когда он стремится вернуться туда, откуда вышел. И, снова войдя частью себя, оставив часть себя там, откуда он вернется, но уже другим, совершенно другим человеком – новым, чистым, заново дышащим…

«А что такое дышать? Я забыл, я забыл!»

Вдруг пустота сжалась, больно ударив по… да по всему сразу!

И тут же отпустила. И снова ударила еще сильнее.

Если бы он мог закричать, он бы закричал, но ему было нечем кричать.

Странный звук вонзился в пустоту, и мерцающий свет появился где-то впереди.

И вдруг воздух разорвал его легкие дикой болью. Крупенников изогнулся и страшно закричал, пытаясь приказать этим лицам без лиц, склонившимся над ним: «Верните! Меня! Домой!»