Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

– Александров, – представился милиционер, чувствуя себя не в своей тарелке и уточнил, чтобы не, возникало вопросов: – Капитан Александров.

– Очень рад, – почему‑то обрадовался очкарик. – Помещик Лихонос‑Нарбетов, столбовой дворянин, если вам будет угодно‑с... Послушайте, капитан, – зашептал помещик после того, как они с Александровым обменялись рукопожатием. – Я не настолько силен в дуэльном кодексе, как вы, военные, но даже я понимаю, что сейчас будет не честный поединок, а натуральное смертоубийство! Двадцать шагов! Это же почти в упор! Особенно если отмерять буду я...

Николай взглянул на короткие толстенькие ноги Лихонос‑Нарбетова и вынужден был согласиться.

– Отмерьте вы, капитан! Ваши шаги наверняка в полтора раза длиннее моих.

Пока Николай отмерял требуемую дистанцию и отмечал ее воткнутой в дерн саблей совершенно случайно оказавшегося здесь гусарского поручика (бывшего пьяного вдрызг, но не в состоянии упустить столь увлекательного зрелища), а также тростями зрителей, ротмистр, придирчиво изучая свой пистолет, поощрял его взглядами искоса.

Когда дуэлянты наконец были расставлены на свои места и Лихонос‑Нарбетов уже прокашливался, дабы провозгласить необходимые в таких случаях слова, Чебриков остановил его жестом и подозвал Александрова.

– Может быть, отложите эту затею, граф, – волнуясь начал Николай, подбежав к нему. – К чему все это? Из‑за совершенно незнакомой женщины... Я уже обсудил с помещиком...

– Не суетитесь, капитан, – оборвал его на полуслове Петр Андреевич. – Жребий уже брошен. Обещайте мне только, что в случае... Ну, в общем, доведите дело до конца, Николай Ильич.

– Неужели нельзя было обойтись без гусарства, граф?! – в сердцах воскликнул Александров. – Дело то...

– Увы, нет. И мне жаль, капитан, что вы этого не поняли. Надеюсь, пока не поняли... Ступайте на свое место.

Через минуту помещик Лихонос, волнуясь, проговорил срывающимся голосом:

– Господа, последнее слово за вами. Нельзя ли все‑таки уладить дело миром?

Моришенков, лузгающий в горсть семечки, держа пистолет под мышкой, как зонтик, отрицательно покачал головой и, сплюнув, тщательно отряхнул ладони:

– Чего уж тут улаживать‑то...

– Я также не вижу причин, господа, – сообщил собравшимся ротмистр, одергивая одежду и опуская руку с пистолетом вдоль бедра.

Щеки и губы помещика, человека, видимо, добродушного и жалостливого, задрожали, и он выдавил, срываясь на фальцет:

– Тогда сходитесь!

Противники медленно двинулись каждый со своей стороны к барьеру, отмеченному столь разнородными предметами, поднимая на ходу оружие. Первый выстрел был за бароном, игравшим здесь роль оскорбленной стороны.

Шаг, еще шаг...

Николай непроизвольно закрыл глаза: не мог он вот так спокойно смотреть на то, как один человек холодно и расчетливо убивает другого, – все его милицейское нутро вопило, не желая соглашаться с этим. Но мгновения текли, и, когда грянул выстрел, веки сами собой поднялись.

– Промах, господа! – Гусарский поручик, едва держась на ногах, пьяно зааплодировал.

Ротмистр был на ногах и, мало того, слегка изогнув тонкие губы в гримасе, мало напоминающей усмешку, продолжал двигаться навстречу противнику, опустившему дымящийся пистолет и ставшему неожиданно мертвенно‑бледным.

Еще шаг... Ну!

Ноги барона Моришенкова внезапно подломились, и он, опустившись на колени и неуверенно качнувшись туда‑сюда, вдруг рухнул ничком, неловко выбросив в сторону руку с вывернувшимся из ладони пистолетом.

Так и не спустивший курок Чебриков в растерянности остановился, подняв ствол вверх, а к упавшему уже неслись со всех сторон, немилосердно толкая при этом замершего на месте Николая.

Через несколько секунд, показавшихся часами, врач оторвался от лежащего лицом в траве барона и громко сообщил во всеуслышание:

– Евлампий Прокопьевич скончался, господа... Апоплексия! – И добавил вполголоса, не поднимаясь с колен и протирая чистым платочком очки в металлической оправе: – От судьбы не уйдешь...

* * *

– Ну что там?

Николай, лежа рядом с Чебриковым, наблюдавшим через свой чудо‑бинокль за домом, в котором только недавно погасли огни и прекратилась, судя по доносившимся до затаившихся путешественников отзвукам, развеселая гулянка, сгорал от нетерпения.

План ротмистра, поначалу показавшийся совершеннейшей дичью, постепенно захватывал его все более и более. А что: если полностью подтвердилось предположение о присутствии в данном доме все той же банды Колуна (правда, без Кавардовского), то почему бы не существовать и подземному ходу? А там и ворот в уже настоящий мир Империи?

Остальных в трагические события минувшего дня решили не посвящать. Налет на бандитскую «хазу» был намечен на полночь, но Троица внесла свои коррективы, заставив перенести начало операции больше чем на три часа.

Капитан уже весь извелся, а восток звездного небосвода начал понемногу наливаться багровым свечением зарождавшегося утра, когда граф, руководствуясь одному ему ведомыми признаками, прошептал:

– Пора!

После чего несколько раз мигнул фонариком в ту сторону, где притаилась остальная часть отряда, которой в операции отводилась роль зрителей. Шаляпин, правда, эту точку зрения своего друга не разделял, независимо ошиваясь где‑то поблизости, что поначалу вынуждало беситься местных цепных волкодавов, со временем смирившихся с невозможностью порвать наглую тварь на части и теперь только горестно полаивавших время от времени, явно для острастки.

Наконец ответ на световые сигналы, хоть и с большим опозданием, был получен. Видимо, Жорка от волнения просто забыл, в какой из многочисленных карманов и кармашков нового комбинезона он спрятал тонкий, как карандаш, фонарик, светящий удивительно ярко и далеко.

– Ну, помолясь – вперед!

Ротмистр, в самом деле широко осенив себя крестным знамением, опустил на глаза нечто напоминающее прибор окулиста и верткой ящерицей скользнул вперед, тут же слившись с темнотой. Помедлив, его примеру последовал и Николай, тоже неумело перекрестившийся на всякий случай. В его задачу входил контроль за окнами добротного дома, выходившими на противоположную воротам сторону – в огород.

Чтобы контроль был более действенным, Петр Андреевич вручил капитану свой верный «вальтер» с глушителем (не стрелять же в случае чего из автомата, не говоря уж о «Дегтяреве» или берестовской двустволке?), посоветовав применить его только в крайнем случае, но уж постараться бить наверняка.

– Не бойтесь попортить шкурки этим зверькам, Николай Ильич, – пояснил он. – По большинству из них, если не по всем, давно плачет виселица, минимум – бессрочная каторга. То, что они еще отравляют своим дыханием атмосферу, – упущение местной полиции, ваших коллег, которое я попытаюсь исправить в меру своих скромных сил и возможностей.

– Нет, убивать не стоит: мы должны оставить хоть что‑нибудь судьям и палачу, но повредить самым прытким какие‑нибудь не особенно жизненно важные органы – пожалуйста.

То, что он пойдет в стан врага совершенно безоружным – даже без зарекомендовавшего себя в болотах с самой лучшей стороны верного «Дюрандаля» (длинный меч в тесном помещении стал бы лишь обузой), графа, похоже, как‑то мало волновало.

Ожидание затянулось минут на пятнадцать‑двадцать (чтобы не выдать себя, Александров опасался осветить свои «Командирские»), показавшихся часами. Из окон так никто и не появился, лишь в конце концов условно замигал лучик света, продублированный шаляпинскими «фарами»...

Когда вся рать собралась на кухне только что взятого на шпагу дома, Чебриков, живой и здоровый, заканчивал складирование пребывавших в бессознательном состоянии хозяев в большой комнате. Судя по стоявшему в спертом воздухе сивушному перегару и разоренному столу, уставленному пустыми бутылками и бутылями, сопротивление, если и было оказано, выглядело весьма неубедительным.