Рыцари потустороннего

Случилось чудо. До Макса, видимо, дошло, что роль лабораторной крысы мне не в подъем. Возможно, он не хотел разрушать нашу дружбу, может быть, анализы не сошлись. Я гнал от себя мысль, что весь дальнейший ход событий – всего-навсего часть хорошо продуманного плана. Слишком это походило на паранойю.

Он так и не позвонил. Исчез, испарился – ни звонков, ни сообщений по аське. Прошел месяц. Я стал похож на смертника, который не знает, помиловали его или казнь отложена на неопределенное время. Тягостное ожидание стало невыносимым. Неизвестность угнетала больше, чем страх.

Все попытки обнаружить друга закончились неудачей. Домашний телефон работал как автоответчик, на даче – никого (правда, съездил всего один раз). В общем-то, я особенно и не старался его найти. Ведь это означало вновь отправиться в потустороннее с совершенно непредсказуемыми последствиями.

Наконец я получил весточку. Всего одно смс-слово: «Расслабься». Это означало, что меня помиловали. Во всяком случае, пока.

Эксперимент что-то изменил в моей психике. Ощущения при выходе из тела намертво впечатались в память. Это как в первый раз прыгнуть с парашютом – запомнишь на всю жизнь. Но сомнения, конечно, оставались. Эффект астрального тела мог стать следствием трансового или гипнотического состояния, то есть мозг сам воссоздал картинку, а я в нее поверил. Однако слишком многое не сходилось…

Лежа с закрытыми глазами, я отчетливо видел движения экспериментаторов, показания приборов, кривые на мониторе, причем именно в том ракурсе, в котором завис над ними. Чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что Макс изобрел свой собственный рецепт «атомной бомбы», ибо подобными исследованиями занимаются только в закрытых институтах, курируемых компетентными органами.

Интуиция подсказывала: мне еще придется полетать вне собственного тела. Но пока даже мысли на эту тему вгоняли меня в уныние. Я вдруг обнаружил в себе странные изменения. Где-то раз в месяц мозг начинал давать сбои, словно в программу его работы проник компьютерный вирус, активизирующийся по расписанию. Внезапно мысли начинали ускоряться и беспорядочно роиться, словно потревоженные пчелы. Они наскакивали одна на другую, крутились в бешеном темпе, а потом на пике беспорядочной активности все обрывалось, как будто кто-то накрывал весь улей черным колпаком, и лишь несколько пчел в недоумение летали в поисках своих собратьев. Сознание срывалось в бездонную пропасть, и я на несколько минут выпадал из реальности, точнее, переносился в какую-то серую пелену, где вокруг меня мелькали тени. Разглядеть их очертания не удавалось. Кажется, у психиатров эта хрень называется малым эпилептическим припадком, но больные ничего не помнили, а я помнил все…

Конечно, можно было списать эти странности на повысившуюся судорожную активность мозга как результат неизвестного воздействия на подкорковые зоны. Я прочел все, что с этим связано, но мой случай явно не вписывался в клиническую картину. Дело в том, что после таких улетов в голове прояснялось, а чувства обострялись настолько, что каким-то образом я мог воспринимать пространственно-временной континуум, видеть прошлое, настоящее и будущее одновременно. Память становилась просто феноменальной. При желании я мог воспроизвести любую страницу из учебника или книги, которую когда-либо прочитал. Именно после этих приступов Влад Каюров из студента-середнячка превращался в отличника-зубрилу. Правда, ненадолго. Просветление в мозгах длилось дней пять, после чего все возвращалось в исходное состояние. Продлись оно, к примеру, месяц, я успел бы написать диссертацию и получить вдобавок какой-нибудь солидный заграничный грант.

Впервые нечто подобное произошло спустя три недели после памятного эксперимента. Я вышел из вагона метро, нацелился в людской поток и вдруг мне на глаза попался маленький серый зайчик с горящими глазами. Игрушка забавно подпрыгивала, издавая жалобный писк, в котором совершенно отчетливо слышалась осмысленная речь. Зайчик на что-то жаловался, кого-то обвинял, с кем-то обещал крупно поговорить. Он говорил все быстрее, как будто до конца завода осталась одна минута и за это время надо успеть сказать тысячу слов…

– …А так вроде не скажешь…

Я обернулся: женщина лет сорока стояла рядом, разглядывая забавную игрушку.

– Простите, что вы сказали?

– Нет, это вы сказали, а я ответила.

– Что сказал?

– Похоже, крыша потекла.

– У кого?

– Наверное, у вас. Не я же это произнесла…

Она обиженно поджала губы и показала мне спину. Надо бы догнать и расспросить. Черт с ней… Я машинально взглянул на часы. Две минуты просто выпали из моей жизни. Зато потом!.. В течение последующих четырех часов я сдал три зачета подряд – небывалое достижение. Изумленные экзаменаторы гоняли меня по всем вопросам, выходили за рамки программы, но я знал все, я знал лучше их, ответы просто возникали у меня в голове. Ребята испытали настоящий шок. Оболтус и крепкий троечник внезапно превратился в ходячий учебник. Ученые мужи пристально вглядывались в мои зрачки, пытаясь отыскать следы неведомого психостимулятора. Тщетно, я их сделал!..

Увы, периоды озарений повторялись все реже, так что в следующем семестре отличник во мне умирал и возрождался троечник-разгильдяй.

А жизнь между тем шла своим чередом. Я жил в двухкомнатной перспективной коммуналке, с хорошими шансами на размен и убитым человеческим фактором. Отсек в конце коридора занимала соседка с экстравагантным именем Павлина – шестидесятипятилетняя вальцовщица на пенсии, схоронившая троих мужей и задавшаяся целью во что бы то ни стало пережить последнего соседа, то бишь меня. Приватизировать площадь, меняться с доплатой она не желала, хотя я предлагал взять все расходы на себя. Отказывалась она из вредности, типа «я всю жизнь прожила в коммуналке, а какой-то сопляк получит за мой счет квартиру». А еще она вынашивала идею фикс: если я исчезну, то вся площадь достанется ей и отвратной сестре – тощей глупой старухе, похожей на засохшую стрекозу.

Наши взаимоотношения варьировались от умеренно неприязненных до «холодной войны», когда Павлина устраивала форменные демарши. Однажды мне это надоело, и я подсыпал ей в суп слабительного. День триумфа, а затем… Такие как она умеют ненавидеть. Отныне она варила свои похлебки, ни на секунду не отлучаясь с кухни.

Не буду перечислять бесконечные мелкие каверзы, которые отравляли мне жизнь. Благодаря стараниям соседки общественное мнение в лице местных пенсионерок считало меня чем-то средним между лидером бандитской группировки санитаров и затаившимся маньяком. Я занял отстраненно-философскую позицию. Действительно, какой смысл что-то доказывать, метать бисер, говорить умные вещи, если живешь в коммуналке? Сразу возникает ощущение нестыковки по принципу: «Если ты такой умный, то почему такой бедный, и более того, строем не ходишь».

Короче говоря, в черном списке неблагонадежных жителей подъезда я занимал почетное второе место после тихо спивавшейся соседки Зины Портновой и ее дочери-подростка, связавшейся с плохой компанией. В знак протеста мы установили с Зиной хорошие отношения: я иногда ссужал ей денег на дешевый убойный портвейн, а она оказывала мелкие услуги по хозяйству.

Настал великий день. Институт остался позади. Госэкзамены, клятва Гиппократа, диплом, грандиозная пьянка – в общем, ничего интересного. Что дальше? Конечно, можно податься в ординатуру, но учеба так утомила, что еще два года я бы не потянул.

Итак, дипломированный специалист Влад Каюров отправился искать себе теплое местечко. Причем с улицы. Будь рядом Макс – никаких проблем. При его возможностях я мог бы попасть на заграничную стажировку, но, как я уже говорил, он куда-то исчез. Да и не стал бы я его просить – за мной и так должок.

Больницы, поликлиники отпадали сразу – тоска зеленая, рост нулевой. Карьерный потолок – завотделением к сорока годам. В прежние времена более опытные врачи всегда уделяли молодому пополнению много внимания. Когда волна судьбы смыла меня на просторы медицины, интерны напоминали пятое колесо. Это понятно, кому нужна обуза, когда нужно деньги зарабатывать. Да и подготовить врача общей практики за год – задача почти нереальная.