Мир пауков. Башня и Дельта

— Принцесса Мерлью пыталась меня убедить, — ответил Найл, — что Смертоносец–Повелитель желает мира. Надо сказать, ей это почти удалось.

— Ей надо было убедить тебя, — перебил Доггинз. — Этого от нее добивается Повелитель. — Было видно, что он с трудом сдерживается. — Понятное дело, они хотят мира. И самый легкий способ его добиться — разделаться со всеми своими врагами. — Он подался вперед. — Я считаю, что Смертоносец–Повелитель просто не в силах не быть коварным. Вот почему мы должны его опередить, пока у него не появилась возможность расквитаться.

У Симеона явно были какие–то свои соображения; он удрученно качал головой.

— Ты говоришь. Повелитель не может не быть коварным. А между тем, так ли это? Договор о примирении действует вот уж три столетия, и за все это время не было ни единого случая, чтобы пауки или жуки как–то его нарушили. Ты знаешь Договор о примирении ничуть не хуже меня. В нем сто восемнадцать пунктов. Когда такие закоренелые враги скрупулезно соблюдают его вот уже четвертое столетие, они едва ли смогут отрешиться от него так наплевательски легко.

— Твоя правда, — кивнул Доггинз, — я так же знаю большую часть договора наизусть. Но заключен он был триста лет назад, и с той поры многое изменилось. Паукам испокон веков было известно, что люди — их злейшие враги. Вот почему они извечно стремились нас закабалить, обратить в скот. Но слуг жуков им поработить не удалось. Нам они были вынуждены оставить определенную степень свободы. Но даже при всем при том, договор запрещает нам учиться читать и писать, использовать какие–либо механизмы — далее простой газовый фонарь, — он постучал по столу костяшками пальцев. — Почему, думаешь, я с таким нетерпением отыскивал жнецы? Так вот, не для того, чтобы напасть на пауков, а для того, чтобы вынудить их играть на равных. Я стремился, чтобы мне дано было право жить своим умом, без оглядки на пауков. Это ли не право каждого человека? Что ж, теперь у нас есть жнецы. Иными словами, есть средства претендовать на жизнь по собственному разумению. Пауки знают, что мы намерены добиваться свободы любой ценой и что рано или поздно своего достигнем. Им известно, что в конце концов их владычеству над нами придет конец. — Он повернулся к Симеону. — Вот почему они должны нас уничтожить, едва у них появится такая возможность. И вот почему мы не можем позволить себе доверяться им.

Он говорил с такой самозабвенной убежденностью, что все зачарованно притихли. Найл чувствовал, что Доггинз, сам того не ведая, Прибегает к силе медальона, отчего его аргументы облекаются дополнительной силой.

Вместе с тем, судя по тому, как нахмурился Симеон, речь убеждала не до конца.

— В таком случае, — подал голос Симеон, — у них меж собой, должно быть, существуют какие–то еще более тесные узы, чем договор. Вероятно, они связаны такой клятвой, которую никогда не посмеют нарушить.

Доггинз энергично мотнул головой.

— Я не верю, что такие клятвы существуют.

— А здесь ты ошибаешься, — возразил Симеон. — Мой шурин Пандион всю жизнь провел за изучением пауков. Он много лет служил помощником начальника порта и по роду занятий сталкивался с ними каждый день. Пандион утверждал, что они верят в своих богов и богинь ничуть не меньше, чем мы в своих. Он рассказал о случае, как однажды, проглотив ядовитую муху, взбесился бойцовый паук и убил четверых матросов. Паука удалось запереть в корабельном трюме, но когда судно причалило в порту, никто не осмеливался его выпустить. Послали за Пандионом. Он заговорил с пауком и понял, что тот ошалел от боли и находится при смерти. Но Пандион обещал его высвободить, если тот поклянется богом тьмы Иблисом и богиней Дельты Нуадой. И паук, даром что был вне себя от жгучей боли, сдержал слово и ни на кого не набросился. Спустя полчаса он издох в судорогах. Это ли не доказательство, что пауки тоже могут быть верны клятве?

— Простой паук–боец, может, и да, — согласился Доггинз. — Но неужто ты веришь, что такими суевериями может связывать себя Повелитель?

— Да. Потому что они не считают это суевериями.

Доггинз пожал плечами.

— Что опять–таки не гарантирует нас от вероломства Повелителя. Боюсь, мы сможем препираться в том же духе весь день и ни к чему не прийти. А мы должны как–то определиться. — Он оглядел сидящих вокруг стола. — Какие будут соображения?

Наступила тишина, которую прервал Найл, обратившись к Симеону.

— Ты упомянул богиню Дельты. Ты имел в виду Великую Дельту?

— Да, ее. Дельта у них — одно из священных мест.

От этой фразы в черепе у Найла легонько кольнуло.

— Ты не знаешь, почему?

Уголком глаза он заметил, как Доггинз нетерпеливо взмахнул рукой — дескать: ну, что за ерунда! — но никак не отреагировал.

— Возможно, потому что Дельта так изобилует жизнью. Нуада еще зовется рекой жизни.

Кожа будто бы ощутила на себе ледяные брызги.

— Рекой иди дарительницей?

— Рекой.

Найл обернулся к Доггинзу. Волнение было так велико, что приходилось сдерживаться, иначе бы в голосе послышалась дрожь.

— Понял, нет? Дельта и есть центр силы. Доггинз сейчас же насторожился:

— С чего ты взял?

— Помнишь, я как–то говорил, что сила напоминает расходящиеся по воде круги? Если так, то у кругов должен иметься центр. Этот центр должен находиться в Дельте. — Он повернулся к Симеону. — Ты там бывал. Тебе никогда не доводилось чувствовать какой–нибудь подземной силы?

Симеон сосредоточенно нахмурился, затем покачал головой.

— Я ничего не чувствовал. У меня, видно, нет восприимчивости к такого рода вещам. А вот у моей жены — наоборот. И она постоянно твердила, что в Дельте чувствуется скрытое подземное биение. — Вопрос Найла, видимо, вызвал у него замешательство. — Я всегда считал, что это у нее игра воображения.

— Почему? Симеон улыбнулся, припоминая.

— В Дельте для воображения приволье неописуемое. У меня постоянно напрашивается сравнение с гнилым сыром, кишмя кишащим червяками. И все время такое чувство, будто за тобой кто–то наблюдает. То восьмилапые крабы идут по пятам, то вдруг слетаются и начинают докучать гигантские стрекозы. Даже у меня, случалось, возникало подозрение чьего–то невидимого присутствия…

— Тогда почему ты не прислушался к тому, что говорила насчет вибрации твоя жена?

— Я люблю четкие факты, — сказал Симеон задумчиво. — Помнится, был–таки один странный случай… Как раз на исходе дня мы вошли в Дельту — ходили за соком ортиса, — и тут разразилась жуткая гроза. Мы даже испугались — думали, смоет. И вот в самом ее разгаре над головой вдруг полыхнуло, а гром шарахнул так, что уши заложило, — со мной такое было в первый раз. И странно: буквально сразу мы оба почувствовали: что–то произошло. Не могу сказать, что именно; просто стало по–иному, и все. Ощущение, что за тобой наблюдают, исчезло. А когда, гроза закончилась, стало заметно, что попадающиеся навстречу насекомые бродят; будто ошарашенные. Даже растения стали себя вести как–то по–иному. У нас на глазах стрекоза села прямо на ловушку Венеры. Ну, думаю, тут тебе и крышка. Растение же стало сводить створки так медленно, что насекомое успело улизнуть.

— А что, по–твоему, послужило тому причиной? — спросил Доггинз.

— Наверное, что–нибудь, связанное с молнией. Но молния не могла подействовать на каждое растение и насекомое. Эффект длился несколько часов, и мы тогда набрали сока ортиса вообще безо всяких сложностей. Растения даже не пытались нас одурманить, и никто не пытался напасть, даром что Валда наступила на клешненогого скорпиона. А на завтра все уже было, как прежде, и опять чувствовалось, что за нами следят.

Манефон кивнул.

— И у меня было то же самое ощущение, когда мы раз причалили к Дельте набрать воды — что за нами следят. Шею сзади словно покалывало.

— Ты ощутил подземную вибрацию? — поинтересовался Доггинз.

Милон, сосредоточенно насупясь, подумал.

— Видимо, да, хотя прежде я над этим не задумывался.

— А ты кому–нибудь рассказывал о своих ощущениях в Дельте? — спросил Доггинз у Симеона. Тот в ответ покачал головой. — Почему же?