Коррекция (СИ)

– Излишне драматизируешь, – не согласился муж. – Вернется тепло, и мы снимем все ограничения. Понемногу люди оттают. Хотя нам еще лет тридцать чистить мир и возрождать его к жизни, так что, может быть, кое в чем ты и права.

– Леш, а беженцев больше точно не будет? Эта бойня, которую устроили немцы... Мы к ней не имеем отношения?

– Прямого – нет, – ответил Алексей. – Косвенно мы в ней виноваты, потому что прекратили прием беженцев и всем об этом заявили. Многие поверили и решили умирать дома, а тем, кто не поверил и наплевал на предупреждения, помогли умереть немцы.

– Восточные или западные?

– Там были солдаты западных, хотя вряд ли сами немцы сейчас придают значения идейным разногласиям. Их объединила общая беда. А стреляли потому что беженцы пошли в их города. Фактически они всю грязную работу выполнили за нас. Мы не можем строить стену на границе или ее минировать. И что остается? Стрелять? Вот тебе дали автомат и приказали стрелять в толпу людей, вся вина которых в том, что они хотят жизни для себя и своих детей. Стала бы ты это делать? А тебе сто тридцать лет, даже больше. А у нас в армии мальчишки. Мы ведь финскую границу перекрыли без помощи армии. Точнее, перекрываем сейчас. Граница тянется на тысячу триста километров, но тысячу можно сразу выкинуть. На север просто никто не попрется, особенно сейчас.

– Если не солдаты, то что?

– На расстоянии сто метров одна от другой устанавливаем стационарные лазерные установки. Наводятся и стреляют на движение взрослого человека. Ребенок пройдет, если будет идти один. Всех постоянно предупреждаем по радио и передали письменно в Хельсинки. Они пока соблюдают договор и к нам не идут, вот только надолго ли их хватит?

– Три тысячи установок! Когда закончите?

– Еще пара месяцев.

– Что-то мне расхотелось с тобой разговаривать, – встала с дивана Лида. – Когда-нибудь люди все равно обо всем узнают. Понять они смогут, простят ли?

– Мораль и действия правителя и обычного человека сильно отличаются! – сказал муж и тоже поднялся с дивана. – Разница в мере ответственности и цене ошибки. Они несоизмеримо разные, поэтому и руководствуемся мы совершенно разными мотивами. Мне не все равно, что обо мне скажут или подумают люди, и какая обо мне останется память. Но я просто не вижу, как можно спасти народ, который я считаю своим, не пожертвовав при этом чужими. И я на эту работу не рвался.

Он ушел к себе в кабинет, включил лампу на столе и сел в глубокое кожаное кресло. На душе было гадостно и тоскливо. Жена бы сейчас выплакалась, у него это не получалось. Его давил гнет ответственности, и сознание того, что он спас сотни миллионов жизней, не снимало вины за то, что приходилось делать сейчас. Рассудком он понимал, что прав, что ничем не обязан тем людям, которые проклинали его, падая от немецких пуль под Мюнхеном в красный от крови снег, но душу жег стыд. И он ненавидел того, кто дал ему долгую жизнь и заставил нести этот крест. Нельзя столько взваливать на одни плечи! Он пробовал молиться – это не помогло, проклинал – с тем же самым результатом. До сих пор жена поддерживала его во всем, сегодня он впервые почувствовал ее отчуждение. Она все прекрасно понимала, но это было рассудочное понимание, ее сердце такого не принимало. И от этого ему было еще больней. Он знал очень многих, которые выполнили бы его работу не хуже его самого, не испытывая при этом особых терзаний. Тогда почему же он? Ладно, последуем совету древних и не станем терзаться там, где от этого никакого толку... По крайней мере, попробуем. Он мысленно дал себе еще пятнадцать лет. Надо их как-нибудь вынести. А если его не освободят и после этого, он освободится сам.

– Третья воронка, – сказал Петр. – И полно бронетехники. Чья это, арабов или Израиля?

– Кажется, арабская, – остановил кадр Олег. – Притормози разведчика.

«Невидимка», летевший в двухстах метрах от земли, резко сбросил скорость. На большом панорамном экране проплывала покрытая снегом земля, на которой то здесь, то там виднелись воронки и сгоревшие танки и бронемашины. Повсюду, припорошенные снегом, лежали тела.

– Неплохо поработала авиация Израиля, – сказал Петр. – Уже двадцать километров одно и то же. Смотри, обломки самолета. Это точно израильский. Еще один. А здесь сразу два.

– Это их сняли электромагнитной пушкой. Видишь, лежит на боку? Небольшой шарик на трех километрах в секунду прошьет самолет насквозь. А когда их тысяча, хрен увернешься. Мама моя!

«Невидимка» перелетел гряду холмов, и их глазам открылась долина, забитая боевой техникой.

– Не меньше тысячи единиц, – оценил на глаз Петр. – А это уже израильские танки. Ствол у них гораздо длиннее. Сколько же здесь всего! Странно, многие машины не имеют заметных повреждений. У них же была защита от химии?

– Этот тип танка герметизирован, – ответил Олег. – Газы ему по фиг. Здесь было что-то другое. Слушай, а у арабов были нейтронные заряды? Что-то уровень радиации опять скакнул.

– Думаешь, взорвали над ними? Может быть, надо потом проанализировать характер излучения. А фон все время скачет. Израильтяне взорвали с три десятка бомб в Сирии и Египте, да и арабы постарались. Вряд ли Израиль бомбил себя сам ядерными зарядами. Сбрось еще скорость, сейчас будет столица. Вот она. С виду целая.

– Толку-то. Тел на улице мало, но они есть. Раз не убрали, значит, это некому было делать. Наверное, когда закончилось пища, просто остались в домах. Морем из-за припая не уплывешь, авиация вся погибла, да и куда лететь или плыть?

– Если не считать Ирана, весь регион вымер, – подвел итог Петр. – Давай покружим над городом, может быть, все-таки остались живые. А потом дай разведчику команду на возвращение.

Два «Ковчега» поднялись с аэродрома Гаваны и, набирая скорость, полетели в сторону Техаса. Один из них должен был забрать тела погибших американцев для захоронения у подножья Монумента Памяти. Девяностометровая, облицованная гранитом игла монумента уже была готова, а до второй годовщины извержения оставалось пять дней. Тела нужно было отобрать по возможности в разных штатах, поэтому экипажу предстояла нелегкая работа. У экипажа второго экранолета, на котором летел Джед Уолш, было другое задание. Нужно было посетить завод, производивший микропроцессоры, и оценить степень сохранности его оборудования. От Гаваны до нужного им Чандлера было четыре часа лета, болтать с десантниками было не о чем, а Виктор Сивцов, которого Джеду дали в напарники, уже спал в своем кресле. Посмотрев на русского инженера, Джед решил последовать его примеру. Их обоих разбудил один из десантников.

– Просыпайтесь, парни! – сказал он. – Минут через пять прибываем. Под нами уже Аризона.

Драки не предвиделось, но десантники все равно забирались в свои чудовищные скафандры, делавшие их похожими на киборгов из американских фильмов. Джед выглянул в иллюминатор и увидел метрах в трехстах внизу проплывающую белую равнину. Быстро промелькнул засыпанный снегом городок, а через пару минут полета вдали показались небоскребы Чандлера. «Ковчег» подлетел к отдельно стоявшему зданию в тридцать этажей и стал опускаться. Воздух турбин сдул снег и поднял вверх тучу вулканической пыли. Когда «Ковчег» мягко осел на шасси, видимость снаружи была нулевая.

– Придется минут десять подождать, – сказал им майор, бывший старшим в десанте. – Пыли не очень много, и она быстро осядет, а до вечера еще далеко.

Десятью минутами ожидание не ограничились: пришлось подождать вдвое больше, после чего они, надев маски от пыли, вышли из «Ковчега» следом за десантниками.

– Часть стекол вылетела, – сказал Виктор, показав на кучу битого стекла вокруг здания. – Наверное, разбились при землетрясении.

– Плевать, – ответил Джед. – Нужное нам оборудование на минусовых этажах. Там все должно сохраниться, разве что прорвало водопровод или замкнула проводка, пока еще было электричество. Фонарь взял? Ну и пойдем, парни в своих скафандрах, наверное, застрянут на лестнице. Да и кого здесь опасаться? В здании полно пыли, а на ней любой оставит следы. Вот и посмотрим.