Стражи. Боги холода

– Кстати, что же мы тут стоим, пойдемте наверх, – и он снова галантно предложил ей руку.

Татьяна вынуждена была признать, что несколько старомодная галантность Вяземского, его манеры, вызывающие в памяти образы блестящих офицеров императорской гвардии из приключенческих романов и фильмов, производили неизгладимое впечатление. В его присутствии она чувствовала себя настоящей леди, аристократкой, даже походка, с удивлением осознала она, изменилась, стала плавной и неспешной.

Она даже мимолетно пожалела, что на ней совсем не романтичный, хотя и отлично сидящей на ладной фигурке, брючный костюм, а не вечернее платье.

Впрочем, успокоилась она, обведя окружающих взглядом, она здесь не одинока. Вечерних платьев в поле зрения не наблюдалось.

Гости постоянно входили и выходили из широких дверей, обмениваясь впечатлениями, в особняке стоял негромкий плотный гул, характерный для художественных выставок и презентаций.

Татьяна и Вяземский вошли в зал.

Неяркое верхнее освещение создавало атмосферу таинственности, почти интимности, очертания зала терялись в сумерках, заставляя посетителей сразу же всматриваться в яркие световые пятна скрытых ламп, подсвечивающих стеклянные кубы.

Татьяна подошла к ближайшей стеклянной тумбе и остановилась, зачарованная.

Золотое украшение, подсвеченное холодным мертвенным светом, притягивало и отталкивало одновременно – прекрасное грубой жестокой красотой, манящее темной кровавой силой.

Вяземский подошел, остановился, глядя на украшение из-за Таниного плеча.

Она обернулась:

– Вы же жили в Эквадоре, да? Для вас, наверное, все это не так интересно.

– Зря так думаете. Да, конечно, я много общался с индейцами, но не забывайте, во-первых, я белый. Во-вторых, это выставка посвящена искусству ацтеков и тольтеков. А к ним отношение даже среди индейцев Южной Америки особое.

– Особое, это какое?

Вяземский мимолетно задумался, подбирая слова.

– Понимаете, на бытовом уровне это почти не ощущается, особенно человеком европейской культуры, рационалистом. А вот шаманы, да и просто знающие люди относятся к ним со смесью страха, ненависти и уважения.

Вяземский выделил голосом слово «знающие», как будто произносил его с заглавной буквы.

– Ненависти? – удивленно вскинула бровь Таня.

– Именно так. Цивилизация ацтеков показалась бы нам совершенно бесчеловечной. Судя по тому, что нам известно, другие племена, другие народы, служили им не более, чем источником рабов и ритуальных жертв.

Они медленно перешли к следующему экспонату. Татьяна почему-то мимолетно устыдилась, что там мало знает об этом удивительном народе, да и о Южной Америке вообще. Несмотря на любовь к истории, ее познания ограничивались фильмом Мела Гибсона «Апокалипсис», половину которого она просидела прикрыв глаза от ужаса, да несколькими приключенческими книгами, прочитанными еще в юности. Это о Москве и Питере она могла говорить часами, но Америка… Тут она была полным профаном.

Словно почувствовав ее смущение, Вяземский негромко заговорил, ненавязчиво взяв на себя роль экскурсовода. Он рассказывал об истории каждого предмета, обращал внимание своей спутницы на тот или иной особенно интересный фрагмент узора или изображение божества и, постепенно, Татьяну полностью захватил его рассказ.

Мелькнула мысль, что он знает куда больше, чем показывает, но исчезла, не оформившись.

Незаметно, она прошли вдоль всего зала и возвращались по его противоположной стороне к дверям. Судя по всему, знакомых у Вяземского здесь почти не было. Лишь пару раз он кивнул неприметным мужчинам средних лет, в одиночестве стоявшим возле стеклянных тумб. Честно говоря, этим Татьяна была несколько разочарована – по знакомым можно многое узнать о человеке.

Почти у самого выхода они столкнулись с невысоким смуглокожим человеком в темном деловом костюме и белоснежной сорочке с жемчужными запонками.

Роль галстука выполнял кожаный шнурок, прихваченный у горла золотым зажимом, изображавшим, как показалось Тане, ацтекского воина, держащего в руке связку странных изломанных копий.

Острые черты смуглого лица почти неуловимо исказились в гримасе неудовольствия, но почти сразу оно засияло лучезарной улыбкой. На прекрасном русском языке смуглолицый обратился к Вяземскому:

– Ян Александрович! Какая приятная встреча! Я искренне рад, как это правильно – свидетельствовать свое расположение?

– Свое почтение, вы хотели сказать, дон Мануэль, так? – сдержанно улыбнулся Вяземский.

– Да-да! То так! – восхитился дон Мануэль.

– Позвольте представить, Мануэль Лесто, мой хороший знакомый. – отрекомендовал смуглокожего Ян.

Латиноамериканец учтиво, как показалось Тане, даже чересчур учтиво, поклонился и, взяв ее ладонь, легонько сжал сухими горячими пальцами:

– Искренне рад познакомиться со столь очаровательной дамой! Искренне! Искренне рад!

– Моя спутница – Татьяна Владимировна Береснева. – коротко сказал Вяземский и обратился уже к Лесто:

– Дон Мануэль, уверен, наши разговоры будут невыносимо скучны Татьяне Владимировне.

– О! Конечно-конечно, я как раз собирался… я не смею вам мешать, – и смуглый дон явно собрался раствориться в полумраке зала, но Вяземский неожиданно крепко ухватил его за локоток.

– Поэтому, я думаю, госпожа Береснева простит нас, если мы ее ненадолго покинем? – вопрос явно адресовался Тане. Та почувствовала неожиданную горечь, но, протестовать, конечно же не стала.

– Я покину вас, господа. Спущусь вниз, возьму что-нибудь попить, – и, мило улыбнувшись, Таня вышла из зала. Взяв бокал красного вина, она оперлась о перила балкона и стала наблюдать за входящими и выходящими из входных дверей людьми.

Знакомые лица не попадались, и она снова подумала о том, сколько же в Москве вот таких, скрытых от посторонних глаз, мест, сколько странных, почти не пересекающихся пластов жизни одновременно существует в огромном сумасшедшем мегаполисе.

Неожиданно мелькнувшая внизу фигура привлекла ее внимание. Татьяна присмотрелась. Да, точно, из зала выходила знакомая журналистка, сотрудничающая с несколькими гламурными журналами. Таня уже собралась окликнуть знакомую, но вовремя спохватилась, и заспешила вниз по лестнице.

Увы, догнать Ленку не удалось. Когда Татьяна открывала дверь особняка, та уже садилась в чей-то серебристый Мерседес.

Татьяна вернулась в зал. Убивая время, пошла вдоль зала, разглядывая фотографии экспонатов, вывешенные на расставленных залу стен стендах. Особого впечатления снимки не производили, куда интереснее оказалось читать достаточно подробные пояснительные надписи, размещенные под снимками.

Время от времени она посматривала наверх – не появился ли Вяземский.

В очередной раз, выглянув из-за стенда, она увидела его, беседующим со смуглым латиноамериканцем. Взяв собеседника за локоть, Вяземский неторопливо шел по круговому балкону второго этажа. Наконец они остановились за колонной и теперь стояли так, что заметить их можно было только снизу, да и то не отовсюду.

В зале стоял негромкий гул и голоса со второго этажа слышно, конечно же, не было. И все же Татьяне показалось, что вокруг Вяземского и дона Мануэля тишина сгустилась, приобрела вес и форму, сделалась плотной. Даже свет вокруг фигур казался приглушенным, делая силуэты размытыми, погруженными в тени.

Не думая, зачем она это делает, Таня достала из сумочки фотоаппарат, отключила, чтобы не привлекать к себе внимания, вспышку, и направила объектив на стенд. Чуть сместила – на дисплее видоискателя показались фигуры на балконе. Нажав рычажок, она максимально приблизила фигуры и сделала несколько снимков, после чего убрала фотоаппарат обратно и вернулась к чтению подписей под фотографиями.

Допив бокал, она поставила его на ближайший стол, и глянула на часы. Однако уже перевалило за полночь! Посмотрев наверх, она не увидела Вяземского. Можно было, конечно же, пойти и поискать его, но Татьяне претило навязываться. Не хотелось зависеть от малознакомого человека, который, теперь это стало совершенно ясно, пригласил ее только для того, чтобы отдать долг вежливости, да еще и бросил при первой возможности.