Сильнее смерти (СИ)

…В очередной раз он пришёл в себя. Дышать уже не тяжело. И света, кажется, вокруг поменьше (до конца жизни он отныне будет бояться яркого, слепящего света). Боль была сильной, но не острой, не той, от которой теряют сознание. Болели не раны – всё тело почти равномерно. Болели оголённые вскрытые нервы, горели на всём протяжении.

«Лени всё это время чувствовала себя так?!»

В плече торчал катетер, от него тянулась трубка капельницы. Ремней не было. Но шевелиться Кельм всё равно не мог, от боли. И видеть, собственно, не мог – ослеп? Перед глазами всё расплывалось.

Так бывает, подумал он. Так бывает. Несколько минут он думал только одну эту мысль.

Такое можно сделать с человеком. Такую боль можно перенести и жить.

Потом он вспомнил какой-то диалог, его спрашивали что-то вроде «хочешь, чтобы это прекратилось?» – и он отвечал – «да, хочу». И кажется, он на что-то соглашался. Уже плохо вспоминалось. Его отвязывали даже от стола. Но потом, по крайней мере, один раз это было точно – привязывали снова. И снова резали. Значит, он не сдался. Или уже сдался и просто не помнит этого? Кельм забеспокоился. Что он сказал в конце? Почему сейчас он не на столе… нет, на столе, но другом вроде бы. И не привязан.

А чего они вообще от него хотели?

Кельм с удивлением понял, что не помнит этого. И даже не хочется вспоминать, потому что очень больно. Всё болит. Рука. Нога. Вторая рука. Пах. Голова. Внутри всё болит. Он вдруг запаниковал, потому что от этой боли избавиться нельзя, невозможно, и долго он так не выдержит… «Соберись», приказал кто-то внутри. Кельм привычно собрался. Это ему случалось делать – в прежней жизни. Он собрался и стал сосредоточенно вспоминать, стараясь не реагировать на боль.

Он дейтрин. Гэйн. Он в плену. Лени убили. Вен… Вен согласился сотрудничать с доршами. Что ещё? Вилна. Сука. Гадина. Его пытают… чтобы он тоже согласился. Делать маки. Консультировать. Производить оружие для дарайцев, неспособных это делать. Кельм прерывисто вздохнул. Нет, об этом и думать нечего. Нет, это исключено. И даже если он под пыткой и сказал что-нибудь такое, к счастью, это не имеет значения – сейчас, в здравом уме, он снова откажется. Нельзя насильно заставить делать маки. Никак нельзя.

Только если он снова откажется, его снова будут резать… Кельм обнаружил, что думать об этом сейчас – ещё хуже, чем вначале. Ещё более непредставимо. Кто-то вроде говорил, что к боли можно привыкнуть.

Он снова припомнил Лени. Но… её убили. Всю жизнь, как у любого дейтрина, слово «гнуски» вызывало у него непреодолимый ужас. Это было что-то из детских кошмарных снов. Но сейчас ему очень хотелось к гнускам. Будет неприятно, конечно… но скорее всего, он очень быстро потеряет сознание от шока и кровопотери. Снова дикая боль, но это как порог, который надо перешагнуть – и за ним покой… Раз уж они начали резать, подумал Кельм, скоро и убьют. Это не продлится долго.

Но недолго – это сколько? День, два, три? Он и минуты больше не выдержит.

Он молчал, хотя внутри всё смёрзлось от ужаса. Но принесли его в этот раз не в операционную. Положили на кресло – самостоятельно он не мог даже держать голову. Пристегнули – скорее чтобы не сваливался, чтобы висел на ремнях. Кельм слегка успокоился.

Ещё раньше, до того, как начать резать, его мучили какое-то время, в основном били током. На несколько часов подвесили за связанные сзади кисти рук. Но по сравнению с операционной всё остальное казалось сейчас ерундой.

По крайней мере, теперь ему дали передышку.

Линн уселся рядом с ним. И дальше – в глазах расплывалось, но Кельм узнал этого человека, даже имя вспомнил – Гелан, тот, с пепельными, зачёсанными назад волосами, вир-гарт, непонятно откуда. Видимо, он не в атрайде работает.

Линн показал пленному наполненный шприц.

– Здесь наркотический анальгетик. Вроде вашего кеока. Хочешь, чтобы боль прошла?

Кельм не стал отвечать.

– Что, снизилась чувствительность? – Линн отодрал тонкую плёнку, закрывшую рану над локтем. И уже от этого движения руку обожгло неистовой болью, Кельм дёрнулся и вскрикнул. Линн удовлетворённо кивнул головой. Поднёс к ране длинный пинцет. Кельм захрипел, выгнулся, как в судороге, зная, что сейчас боль накатит новой волной, и она пришла – Линн касался там чего-то, в ране, просто касался, и в глазах потемнело. Когда Кельм снова обрёл способность соображать, он понял, что ничего почти не видит – какие-то пятна на тёмном фоне.

– Если я поставлю укол, боль пройдёт. Ты этого хочешь?

Кельм снова ничего не ответил.

Наверное, не было бы ничего плохого в том, чтобы сказать – хочу. Но горький опыт уже научил его – боль не пройдёт никогда. Будет только хуже. Если бы палач хотел снять ему боль, он сделал бы это, не задавая вопросов.

– Померьте давление, – посоветовал другой голос, – мне не нравится, как он выглядит.

На другую руку Кельму надели браслет. Браслет сжал руку, истерзанный нерв выдал новую порцию боли.

– Ладно, – пробормотал Линн, – говорить сможет.

Он присоединил прозрачную трубку к катетеру, торчащему у ключицы. Кельм понял, что ему снова капают что-то. Давление… болевой шок? А что может быть у человека, если обнажить ему нервы? Если простая контузия иной раз вызывает такие боли, что человек кричит по ночам.

Линн снова что-то говорил. Кельм почти не слушал и не реагировал. Прислушивался к ощущениям. Через некоторое время боль стала поменьше. Не прошла совсем – но если сидеть неподвижно, то уже почти и не ощущалась. Кельм начал засыпать. Глаза закрывались.

Линн требовал – не спать. Угрожал, что начнут резать снова. В конце концов оттянул Кельму веки и закрепил их липучками. Из глаз обильно потекли слёзы, было дико неприятно и больно, но к этому Кельм уже почти привык. Линн стал требовать от него ответа на какие-то вопросы, простые и безобидные, временами Кельм отвечал, не соображая, что говорит.

Потом Линн куда-то исчез, рядом оказался тот пепельноволосый, Гелан.

– Кельмин, смотри на меня.

– Я ничего не вижу, – сказал он. Теперь он, может, и видел бы – но глаза невыносимо резало, и слёзы закрывали поле зрения.

– Если не будешь закрывать глаза, я сниму зажимы, – Гелан протянул руку и освободил ему веки. Кельм зажмурился. Он ждал, что Гелан снова начнёт требовать открыть глаза, и наслаждался секундами облегчения.

– Кельмин, слушай меня внимательно, – заговорил дараец, словно не замечая того, что глаза пленного закрыты, что он отдыхает, – Моё имя Арс Гелан. Я заместитель начальника центра разработки виртуального оружия. Занимаюсь кадрами. Если ты согласишься на сотрудничество с нами, будешь работать со мной. В нашем центре. Вен иль Таэр уже у нас работает.

Кельм наконец открыл глаза. Хотелось вытереть лицо, мокрое от слёз, но руки привязаны. Внезапно Гелан протянул руку и салфеткой обтёр ему лицо. Осторожно, словно стараясь не причинять боли.

– Тебе нет особого смысла сопротивляться, – продолжал Гелан, – есть вещи, которые никому не выдержать. Это не в человеческих силах.

Почему-то голос Гелана действовал противоположным образом – говорил он примерно то же, что и Линн, и остальные мучители, но ему хотелось возражать. С ним хотелось спорить.

– Лени выдержала, – сказал Кельм.

– У неё не выдержало тело. И психика.

– Поэтому её убили.

– Она физически гораздо слабее тебя. Неверно рассчитали дозы воздействия. С тобой будут действовать осторожнее. Такие проколы в атрайде редко допускают.

– То есть её убили, потому что дальше добиваться было бесполезно? Её уже нельзя было восстановить?

– Ты правильно уловил суть, – сказал Гелан, как показалось ему, с лёгкой насмешкой. Кельм почувствовал внутри нарастающую ярость. Даже сквозь приглушённое, под наркотиком, состояние. Это была бессильная ярость – худшее и страшнейшее из чувств.

– Я буду ждать, пока убьют меня, – прошептал он.

– Тебя не убьют. Тебя будут восстанавливать – и снова резать. Мальчик, это может длиться годы. Ты это понимаешь? Нам ведь некуда торопиться.