Док

Пока хмурые бойцы обсуждали возможные варианты, я тихо сидел в углу и жевал подобранную днем соломинку. Потом поймал на себе изучающий взгляд командира и попытался озвучить мою бредовую идею:

— У нас в команде есть четыре человека, поставивших себе микрочипы экспресс-навигации. У двоих пришлось часть функций блокировать, но в целом это работающее железо…

— Есть такие, — согласился капитан Кокрелл. — Наводчик и координатор у пулеметчиков, один отвечает за связь с артдивизионом и один в группе глубокой разведки.

— У этих чипов есть побочный эффект. Если их перекалибровать и добавить атропиновые препараты, то можно неплохо видеть ночью без «ночников». Плюс, обострить обоняние на несколько часов. Четыре бойца на возможных путях подхода. Без фонящего оборудования, которое можно засечь. На сутки-двое их хватит, потом нужно будет госпитализировать и приводить в порядок. Зато их не сможет обнаружить никто. И никто не сможет просочиться мимо незамеченным.

— Двое суток мало. Охота может занять существенно больше времени.

— Тогда мы спалим им мозги. Решай сам, ротный. Но это — возможный вариант разобраться с проблемой без привлечения помощи «сверху». Тем более что ее нам все равно не дадут.

Остро отточенный карандаш лег на карту, и Кокрелл махнул одному из бойцов:

— Понял, о ком говорили?… Тогда позови парней, будем мозговать, как лучше использовать их таланты…

— Док, но если я смогу его заметить, то шлепну с одного выстрела!

— И превратишься в ослепшего и оглохшего идиота. Запомни — никаких резких движений, никакой стрельбы и беготни по ночному лесу. У тебя будет притопленный шнур к спутниковому маяку в стороне от лежки, и оборудованная позиция. Твоя задача — лежать и слушать, нюхать, смотреть во все глаза. Ты должен слиться с джунглями, превратиться в опавший лист. И когда чужак пойдет мимо, дать нам знать… Когда наведешь на противника группу перехвата, примешь вот этот препарат. Который тебя вырубит на несколько часов, но спасет от звуков и вспышек стрельбы… Поверь, нам придется еще повозиться потом, возвращая тебя в нормальное состояние.

— Но если ребята его не заметят? И он сможет выстрелить первым!

— Твоего целеуказания хватит, чтобы зажать его на разведанной территории. И там уже ему не укрыться никак.

— Но я бы рискнул отработать сам. Эта сволочь завалила Томми, а мы с ним росли в одном квартале.

— Я тебя понимаю. Но если станешь играть в героя, то отправишься следом за своим другом… Поэтому — выполняй приказ, боец, и не рискуй жизнью товарищей, устроив личную войну…

— Я не уверен в двоих, ротный. У одного «фонит» чип, парня может просто скрутить на препаратах. Второй готов бежать впереди собственного свиста, лишь бы голыми руками придушить снайпера.

— Я знаю, док. Но выбора у нас нет. Если мы за эту неделю не разберемся с уродом, подтянутся другие ублюдки и начнем нести потери. Мы и так были вынуждены сократить частично патрулирование. Еще немного — и в лесу будет полно ср…х унидос, окопавшихся на каждой кочке. Поэтому придется рискнуть.

— У нас два дня, потом парни начнут «гореть».

— Значит, тебе придется совершить чудо, когда мы их заберем с позиций. Хватит, док, не грызи мозги, и без тебя тошно…

Снайпер пришел на пятую ночь, в грозу. Он плыл на связке надувных мешков, продвигаясь вперед очень медленно и осторожно. Но как бы он не крался, черный силуэт сумел заметить третий номер и подал нам сигнал. Пропустив его на заранее подготовленную позицию, мы активировали укрытые на стволах деревьев мины и погнали дичь на них. Через пять минут одна из ловушек сработала, и поисковая команда замкнула кольцо оцепления. С первыми проблесками зари раненного стрелка приволокли на «кладбище».

Я выбрался из своего «склепа» и устало подошел к сбившимся в кучу солдатам. Связанный пленный скособочено сидел, привалившись к глиняному отвалу. Молодой совсем еще мальчишка, лет шестнадцати, не больше. В драной рубахе, уляпанной кровью, и широких бурых штанах на широких тесемках, с пустыми холщевыми подсумками.

Обернувшийся капитан разглядел мои пустые глаза и помрачнел:

— Кто?

— Штапп. Все же «фонящий» чип убил парня… Остальных я накачал так, что неделю будут овощами отлеживаться, потом потихоньку верну их к жизни.

— Печально. Мерзавец сумел хоть так поквитаться… Ладно, док. Мне нужно, чтобы он прожил еще дней пять. Лучше — больше. Поройся в стимуляторах, подбери что нужно. И мы выпотрошим этот кусок говна.

Я почувствовал, как внутри меня все собралось в сплошной ледяной ком. Растер заросшее щетиной лицо и прошептал:

— Извини, ротный, но я не буду помогать тебе… Если надо — давай перевяжу его и отправим в бригаду. Пусть допросят с «сывороткой правды» или еще что придумают. Но мы же не палачи…

— Док… Эти люди не понимают другого отношения. Для них мы — мусор. Как и они для нас. И если мне придется разменять сотню или тысячу этих голодранцев на одного бойца, я это сделаю не задумываясь.

— Но мы же люди, ротный… И пусть это война, но есть какие-то принципы, которым мы не можем поступиться. Вспомни сам, ведь за все время боев никто из ребят не грабанул соседнюю деревню, не изнасиловал женщину, не убил крестьянина ради развлечения. И пусть этим балуются тыловые уроды, но ведь вы-то не такие!

Мой седой командир непонимающе оглянулся вокруг и попробовал объяснить мне еще раз. Он явно не мог взять в голову, почему элементарные прописные истины приходится объяснять взрослому человеку, с кем делили кусок хлеба и вместе выживали в этом зеленом аду:

— Док, мы взяли мерзавца с оружием в руках. Он убивал моих ребят и шел продолжать начатое. Он вне каких-либо законов про гражданское население.

Я стоял с опущенными плечами и мучался осознанием того, что все слова бессмысленны. Этих людей, впитавших в себя чудовищную и беспринципную суть войны — не переделать. Выживай любой ценой, спасай своих и убивай других — эти законы подменили собой гуманизм и цивилизованность. В глазах моих сослуживцев я видел только смерть.

— Извини, Кокрелл. Я готов помочь парням выжить, я готов их выхаживать и готовить к новым боям. Но помогать пытать пленного я не буду. Это — переступить через себя… Если тебе что-то нужно — бери сам, я в этом не участвую… Хочешь расстрелять пацана — не возражаю. Но кромсать его на куски — зверство, а не война.

Капитан криво оскалился и медленно потянул нож с пояса. Но громадный Самсон твердо положил ладонь на побелевшие пальцы и прогудел:

— Командир, не заводись. Это же док. Он у нас все еще с придурью… Подожди, после первой же мясорубки пройдет. Как сам зубами кому глотку порвет, так и выветрится из него эта детская глупость… Не заводись, не надо. Док у нас все же хороший, просто дурной…

Ротный помолчал, убрал руку с ножа и прошипел, не сводя с меня бешеных глаз:

— Ладно, умник… Не хочешь пачкаться — твое дело. Тогда займись своими обязанностями. Возвращайся в «склеп» и «чини» парней. Мне они нужны не через две недели, а как можно раньше. Раз ты у нас гений от медицины, то докажи это делами… Док…

И я вернулся в свой бетонный каземат, из которого отлично было слышно, как именно беседовал со снайпером наш командир…

Мальчишка орал трое суток, почти не переставая. Я возился с нашими следопытами, и назло окружающему миру не затыкал себе уши. И слышал этот надсадный вой каждую секунду, скрипя зубами. Переполненные ненавистью спецназовцы распотрошили аптечки и держали пленного на стимуляторах, не давая подохнуть. Они так же приволокли пойманных в лесу четверых партизан и заставляли их смотреть на бесконечную экзекуцию.

Я подбирал препараты, заново калибровал обезумевшие от нагрузки микрочипы, ставил блокады и шунтировал мозговые желудочки, сбрасывая упрямо ползущее вверх внутримозговое давление. А с улицы доносился переполненный болью вой… Я комбинировал состав «дури», загоняя измученных бойцов в медикаментозный сон, снимал сенсорный шок и шаманил с обезболивающими мазями. А мои уши терзал бесконечный визг… День сменял ночь, неслышно попискивали блоки жизнеобеспечения, чутко отслеживая состояние бывших охотников за снайпером. А их добыча грызла зубами землю и орала, орала, орала, вынимая из меня душу…