Я - инопланетянин

Круглая долина среди невысоких, поросших лесом холмов; посередине – озеро с хрустальной водой, а над ним, бросая тень на прогулочные лодки, причалы и огромные старинные корабли, тянутся по ветру облака. Корабли неподвижны, давно не ходят по морям и служат для развлечения – то, что на Земле назвали бы плавучим рестораном, клубом или танцплощадкой. Деревья на холмах напоминают алтайские кедры с огромными мощными узловатыми стволами; иглы у них длинные, мягкие, собранные в пучки, которые свешиваются с ветвей, словно шерсть диковинных животных. Вокруг озера – несколько зданий причудливых форм и расцветок, сиреневые, лиловые, светло-серые с розовым орнаментом, коричневатые, оттенка кофе с молоком. Одни из них в земных понятиях гостиницы, другие, так же как старые корабли, служат для сборищ и развлечений, третьи – дома персонала и тех, кто поселился тут надолго. Может, на год, может, на целый век.

Зданий пара сотен – скорее поселок, чем городок, но это место не считается ни городом, ни поселком. Здесь находится Первый Адаптационный Центр, и расположен он среди равнин материка Иггнофи, на западе которого мой дом. Место известное на всем Уренире, один из наших эоитов; центр зеркала – за холмами, где высится святилище неимоверной древности. Но его колонны, и стены, и купол, изукрашенный мозаикой, и врата с фигурами древних богов, и пять серебристых, пронзающих воздух шпилей по-прежнему нетленны – стоят, как символ вечности, запечатанные в силовых полях.

Мы – я и Наставник Зилур, специалист по адаптации, – сидим на склоне холма под развесистым кедром; его нижняя ветвь тянется у самой земли, и кто-то превратил ее в скамейку, украшенную резьбой, с удобными сиденьями и подлокотниками. Отсюда можно рассмотреть весь Центр, дома, хрустальное озеро и корабли; на мачтах их полощутся флаги, паруса подвязаны, бушприты косо нависают над водой, переплетение канатов – словно ажурное кружево, сотканное из солнечного света. Я вспоминаю их названия и имена мореходов, что плавали на них, пересекали океаны, терпели настоящие крушения, но не покинули своих кораблей. Упрямые люди и отважные – из тех, которым честь дороже жизни... Занять бы у них немного смелости!

Зилур поворачивается ко мне; его лицо серьезно, но в карих глазах мерцают смешинки. Я прикидываю, сколько раз сидел он на этой скамье с очередным неофитом, мечтающим коснуться неба, услышать шепот звезд и голоса ушедших в космос странников. Наверное, их были тысячи... Отец рассказывал, как сам отправился к Зилуру, а с тех пор прошло...

Он прерывает мою мысль мягким ментальным прикосновением и тут же переходит на звуковую речь. Голос Наставника негромок, слова он выговаривает четко, сопровождая их эманацией спокойствия и тепла.

– Ты сын Рины, Наратага и Асекатту, и тебе четырнадцать... Возраст великих решений, мой юный друг! Я бы даже сказал, что ты слегка засиделся под крылышком родителей. Многие приходят к нам в тринадцать и даже в двенадцать.

– Мой отец говорит: не спеши плавать на плоту, бревна которого еще не высохли.

Зилур смеется.

– Узнаю Наратага! Нетороплив и очень осмотрителен... Чем он сейчас занимается, Асенарри?

– Строит яхты из дерева, по древним образцам. Такие, как эти корабли, только поменьше. – Я бросаю взгляд на озеро. – С резьбой, старинной росписью и солнечным парусом. Недавно мы обошли на яхте вокруг Уренира – я, отец и мои матери... Рина сказала, что мне пора увидеть свет – так, как путешествовали в прошлом, а не прыгать из одного места в другое.

– Она права. – Секунду о чем-то поразмыслив, Зилур интересуется: – Что делает твой отец с этими яхтами? Дарит?

– Дарит. Очень приятное занятие. Можно завести друзей... и не только друзей... Когда-то он построил яхту для прекрасной женщины, и теперь она в нашем доме. Конечно, женщина, не яхта...

Улыбка на губах Зилура.

– Рина, твоя мать?

– Да, Наставник.

– Ты тоже хочешь строить яхты, Асенарри?

– Хотел бы, но не сейчас. Мне нравится странствовать, и я... может быть, я пойду в Гильдию Наблюдателей. Это так интересно – увидеть планеты, совсем непохожие на Уренир! Родиться там, прожить всю жизнь и улететь сюда с ворохом важной информации! Стать, например, не человеком, а разумной рыбой или птицей, понять, как эти существа живут, к чему стремятся... Чудесно, изумительно!

– Чудесно, да, – Зилур кивает. – Однако замечу, Асенарри, что не все так просто – ведь у разумных птиц и рыб, людей и даже насекомых, если они способны мыслить, есть неприятная особенность. Догадываешься, какая? – Я делаю жест недоумения, и он говорит: – Все обладающие разумом способны к тонким чувствам и к самому важному из них – к любви.

– Но что тут плохого, Наставник?

– Ничего. Однако тебе, если станешь Наблюдателем, придется смириться с кое-какими вещами.

– С какими же?

Смешинки в его глазах исчезают, теперь он кажется грустным, и я воспринимаю его печаль.

– Я был Наблюдателем, Асенарри... двадцать четыре планеты и много, много веков... Странные создания, чужая жизнь, которая становится твоей, и невозможно прожить ее без привязанности... Ты любишь, и любят тебя, но это ведь не Уренир, мой мальчик! Кто-то гибнет, кто-то умирает, и ты, бессмертный, горюешь о них и помнишь во всех своих существованиях – не важно, рыбы они или птицы... Потом уходишь, покидая тех, кто дорог, своих подруг, детей... уходишь в тревоге об их благополучии и жизни. – Он вздохнул и произнес после долгой паузы: – Это синдром Наблюдателя, Асенарри, и он неизбежен и горек. Мы не ведаем страданий, смертной тоски и ужаса потерь, но на других мирах об этом не забыли. И тебе придется вспомнить... А если вспомнишь, то не забудешь никогда.

Я был слишком молод и слишком неопытен, чтобы его понять, и потому безмолвствовал, отзываясь лишь волнами сочувствия и приязни. Зилур благодарно похлопал меня по колену, усмехнулся и произнес:

– Ну, не будем печалиться и грустить... Итак, мой мальчик, ты решил, что наступила пора поговорить со Старейшими? Что ты достаточно взрослый, чтобы представиться предкам и сказать: вот я, Асенарри, сын Рины, Наратага и Асекатту, мне уже четырнадцать, и я хочу стать Наблюдателем в чужих мирах... Так?