Я - инопланетянин

– А те, что были на берегу?

– Остались шестеро. Перепились. Мы их связали и бросили акулам.

Врет, почувствовал я, однако настаивать не решился. Налил ей сока и спросил:

– Что ты знаешь об этих людях? И для чего им ваш Наори? Устроили там базу? Хранили какой-нибудь товар? Оружие, наркотики?

Ивон замотала головой.

– Нет. Никто не видел, что у них в трюмах... База, наверное, была, но где-то в другом месте, не у нас. С нами они развлекались... говорили, что отдыхать на Таити или в Ницце дорого, а тут все принадлежит им, все даром – и пляжи, и отель, и девочки... И можно все... тушить о кожу сигареты, насиловать десятилетних или вчетвером одну... – Она поперхнулась, раскашлялась, пробормотала: – Ноги потом не ходят... валяешься, как труп... Но хуже всего, когда выскабливают в корабельном лазарете... меня – три раза... однажды – на четвертом месяце...

Я взял ее руки в свои и крепко стиснул.

– Они не хотели детей?

– Нет. Не для того нас пощадили... Нам полагалось работать, Жак.

Мы помолчали. Ее суденышко болталось на канате за кормою «Рины», яхта дрейфовала, покачивалась на волнах, то поднимаясь, то опускаясь в мягких объятиях океана. Солнечный диск повис над западным окоемом, и воды с каждой минутой темнели и густели, приобретая фиолетовый оттенок, напоминавший мне о родине. Но все рассказанное девушкой напоминало о другом, о том, что здесь не Уренир. Теперь я знал: если отправиться к восходу, то приплывешь не к берегам Иггнофи, не к дому под шатровыми деревьями, а в край насилия и ужаса. К земле ненависти, имя которой Наори.

Ивон насытилась и сидела теперь в шезлонге, расслабившись и полузакрыв глаза, посматривая из-под густых ресниц на палубу яхты из драгоценного тика, на обнесенный бронзой фальшборт, стойку с клавиатурой автошкипера и мачту со спущенным парусом. Какая-то работа шла в ее головке, но те эмоции, что я улавливал, не были связаны ни с восхищением, ни с облегчением, ни даже с чувством умиротворенного покоя. Наконец она промолвила:

– Кажется, ты богатый человек, мсье Дени из Парижа, вольный мореплаватель. Чем занимаешься?

– Тем и этим... благотворительностью в основном. Я директор-распорядитель фонда «Пять и пять». Очень солидная организация, хотя и небольшая. Ее основал один покойный аргентинец, дон Жиго Кастинелли. Оставил фонду все свое имущество – ранчо в Мисьонесе, серебряные рудники, дома, угодья, эту яхту... Вот он был действительно богат!

– И что ты делаешь с его богатством? Плаваешь по океану и ешь эти сладкие фрукты? – Она покосилась на ящик с ананасами.

– Бывает, но не очень часто. Задача у меня другая: я должен отыскивать талантливых и молодых, пятерку юношей, пятерку девушек, чтобы обеспечить им карьеру. Помочь пробиться, понимаешь? Скажем, они нуждаются в образовании, в деньгах, рекомендациях, советах или иной поддержке. Тогда...

– А если девушек не пять, а двадцать восемь? – перебила Ивон. – Ты им поможешь?

– Хмм... вероятно. Случай, не предусмотренный уставом, но это не беда – решающий голос все равно за мной. А что им нужно, этим девушкам?

Ивон насмешливо фыркнула.

– Мужчины, конечно! Не звери, которыми нас покарал господь, не мердерс, не насильники, а настоящие мужчины! Зачем, по-твоему, я вышла в море? Чтобы найти мужчин и привезти на остров, к нашим пальмам, нашим лодкам и нашим очагам! Мы все умеем: ткать, и рыбачить, и собирать орехи, и строить хижины, и даже взрывать и стрелять – у нас теперь полно оружия! Но дети не родятся без мужчин, и нет без них радости, понимаешь? Нам нужны хорошие мужчины, каждой по одному, чтобы забыть о тех, других...

Тут губы ее дрогнули, и по щекам покатились слезы. «Пусть плачет, – думал я, – пусть плачет; мужские слезы копят ненависть, а женские ее смывают». Но показалось мне, что сокрушается Ивон не только о своих погибших, о нерожденных детях и подругах, что были развлечением насильникам, но и о чем-то еще, терзавшем ее душу. Наверное, я мог ее разговорить... Но – quieta non movere [84] . Рыдания стихли, и я, протянув руку, коснулся ее волос.

– Попробую тебе помочь, ваине. Но при одном условии: отправимся на остров, и я взгляну на ваши пальмы, лодки, очаги и ваших девушек. Все ли они красавицы вроде тебя...

Она внезапно улыбнулась:

– Я согласна! Я понимаю, хорошие мужчины любят красивых девушек... И если даже девушки красивы, найти таких мужчин непросто...

– Ну, один уже нашелся, – вымолвил я и, шагнув к ав-тошкиперу отбарабанил нужные команды. С шорохом взлетели паруса, мерно загудел двигатель, «Рина» вздрогнула, точно породистая лошадь перед скачкой, и, разрезая волны, направилась к восходу солнца.

Плыли мы трое суток, и должен признаться, что эти дни и ночи были не худшими в моей земной жизни. Не то чтобы Ивон заставила меня забыть об Ольге, но одиночество мне больше не грозило – женщины Южных морей умеют справляться с тоской мужчин. Она не спрашивала о том, что, может быть, хотела знать – есть ли у меня жена или возлюбленная, сколько мне лет и где я живу в Париже. Она наслаждалась – так, как умеют наслаждаться дети, которым для счастья нужно совсем немногое: любовь и чувство защищенности. Ну, и сознание того, что им принадлежат весь мир и тот, кого они любят, – самый добрый, самый умный, самый сильный... Такие, в сущности, мелочи!

На четвертый день мы добрались до берегов Наори. Камни, пальмы и песок, буйная тропическая растительность, неширокий цветущий оазис на краю пустыни... Пустыня, впрочем, была невелика – час ходьбы в любую сторону, и упираешься в океан, в те же песок и скалы, только без пальм и признаков зелени. На месте фосфоритных разработок – карьеры с ржавеющей техникой, бульдозеры, вагонетки, транспортеры, развалины складских пакгаузов; Энкор, бывшая столица на западном берегу, тоже в руинах: холмы мусора, останки стен с облезшей краской, битое стекло и кровельная черепица... Однако поселок, где обитали девушки, был прибранным и чистым. Четыре десятка бунгало, большей частью необитаемых, дюжина лодок, сети на вбитых в землю кольях, полсотни кур и три свиньи; за пальмами, над ямой, где похоронены родичи, – груда свежих венков и аккуратно вытесанный крест. Метрах в восьмидесяти от берега – линия рифов, и на одном – то ли купальня, то ли сарай, похожий на большую клетку из деревянных брусьев, высохших и посеревших на солнце. Больше ничего интересного, если не считать жительниц поселка. Оматаа, самой старшей, – двадцать девять, Мейзи, самой младшей, восемнадцать. Молодые ваине, полинезийки или полукровки, как Ивон... Племя нереид, которых терзали злобные морские чудища...