Варшава и женщина

и немецкого офицера, пахнущего одеколоном, коньяком, бриолином и каким-то средством от клопов; и Кшиштофа Лесеня с неузнаваемо разбитым лицом, истомленного болью, погруженного в мутную дрему… а дальше уже не оставалось ничего, кроме сплошной черноты еврейского гетто. Ночь шевелилась, копошилась, переполненная мыслями и ощущениями, точно гнилое яблоко червями. Совсем рядом, в одном с Ярославом городе, пытали, убивали, предавали, жрали. Потом он снова увидел мудреное взрывное устройство, которое собирал Мариан, и подумал: «Чистое пламя, взрыв – и никаких червей, никакого копошения. Только свет».

– Думаю, мы отобьем у них Кшися, – сказал Ярослав. – Это нужно сделать.
* * *

Человек по фамилии Шульц оказался невысоким пареньком лет двадцати с небольшим, желтоволосым и белоглазым. Два передних зуба он потерял в детстве при неудачном падении с лестницы, поэтому избегал улыбаться. Был хмур, деловит, подвижен. Шульц обитал в берлоге, где, кроме него, водились старый диван, мириады пустых и полных винных бутылок и горы окурков. Все это жило своей таинственной жизнью, шевелилось и двигалось, особенно в отсутствие Шульца, и часто, вернувшись домой, он обнаруживал предметы совсем не в том месте, где их оставил. Так утверждал, по крайней мере, сам Шульц.

Выпивку, в том числе и дорогую, Шульц воровал в своем заведении «только для немчуры», где работал на правах «своего». Мариана особенно восхищало то обстоятельство, что украденное Шульцем исключительно выпивалось. «Человек мог бы на одном только шнапсе состояние себе сколотить, но брезгует!» Марек считал, что это говорит о полной надежности Шульца. «Любой торгаш по своей природе – подлец, вор и предатель, а в ком нет торгаша – в том и предателя нет». Ясь возражений не находил.

О чем они толковали с Шульцем, Ясь в точности не знал. Марек вполголоса «обрисовывал ситуацию», а Шульц со светлой пьяной мутью в глазах слегка кивал. Нужно было выяснить, когда именно Лесеня возят на допросы из тюрьмы в здание гестапо на аллее Шуха. Договорились с Шульцем о встрече завтра.

Домой Ярослав уже не успевал. Заночевал у Малгожаты, в бывшей теткиной буфетной. За стеной долго-долго хлопотала над посудой Гинка, доносились ее быстрые мышиные шажки и еле слышное еврейское пение, вроде пролетающего за окном ветра. Потом Гинка затихла, и Ясь позабыл о ней. Чужая комната была таинственной и мерцающей, как рождественская коробка. Ясь думал о предстоящей операции, о том, что послезавтра он, возможно, умрет – и все это вдруг показалось ему чем-то вроде подарка на Рождество.
* * *

Общая беда поставила жизнь на дыбы, скомкала и перемешала людей, обстоятельства, точки зрения. Посреди хаоса передвигались, по-новому сталкиваясь, люди. Мариан испытывал от этого настоящий восторг. «Порядочек, – бормотал он, пока, в ожидании известий от Шульца, метался по сонной квартирке Малгожаты. – Порядочек…»

Шульц в операциях никогда не участвовал – был «невинен, как девственница». Он добывал данные о передвижениях разнообразных сановных