Тупапау, или Сказка о злой жене

тия», изучив который, якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Федор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придает побережью некий шарм.

Нет, причина была гораздо глубже и серьезнее. Племя Таароа приняло перекошенную медную спираль за божество пришельцев, и отпилить теперь кусок от проволоки-хранительницы было бы весьма рискованным поступком.

Толик вздохнул и, поправив одну из желтеньких тряпочек, означающих, что прикосновение к святыне грозит немедленной гибелью, двинулся в сторону баньяна, откуда давно уже плыл теплый ароматный дымок.

Сосредоточенная Галка, шелестя местной юбочкой из коры пандануса, надетой поверх купальника, колдовала над очажной ямой.

— А где Тупапау? — спросил Толик.

Галка сердито махнула обугленным на конце колышком в сторону пальмовой рощи.

— Пасет…

— Чего-чего делает? — не понял Толик.

— Теоретика своего пасет! — раздраженно бросила Галка. — Вдруг он не формулы там рисует! Вдруг у него там свидание назначено! С голой туземкой!

— Вот дуреха-то! — в сердцах сказал Толик. — Ну ничего-ничего… Найду — за шкирку приволоку!

— Слушай, вождь! — Опасно покачивая колышком, Галка подступила к Толику вплотную. — Мне таких помощниц не надо! Сто лет мне снились такие помощницы! Я тебе серьезно говорю: если она еще раз начнет про свои страдания — я ей по голове дам этой вот кочережкой!

— Да ладно, ладно тебе, — хмурясь и отводя глаза, буркнул Толик. — Сказал же: найду и приведу…

И, круто повернувшись, размашистой петровской походкой устремился к Сырому пляжу.

8

Полукруг влажного песка размером с волейбольную площадку играл для Валентина роль грифельной доски. А роль фанатичной уборщицы с мокрой тряпкой играл прилив, дважды в сутки аккуратно смывающий Валентиновы выкладки.

Иными словами, вся эта кабалистика, покрывающая Сырой пляж, была нарисована сегодня.

Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошел к другу.

— Ну, как диссертация?

Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лева.

При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул.

— А, это ты…

А вот ему борода шла. Если у Левы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от ученого, правда, от ученого античности.

На нем была «рура» — этакая простыня из тапы{[5]} с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.

— На обед пора, — заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу. — Слушай, где я это мог видеть?

— Такого бреда ты нигде не мог видеть! — И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.

Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко