Темные пространства

Отец Афанасий, несмотря на свой высокий пост, не выглядел ни суровым, ни величественным — нет, скорее грустным и озабоченным. Когда же я сообщил о цели своего визита, его лицо выразило настоящее горе. Да, он знает о трагедии. Он безмерно скорбит о погибших, особенно о Максиме Путинцеве, которого знал как Мефодия. Он молится о спасении его души. Разумеется, он не забыл его; он не смог бы этого сделать ни при каких обстоятельствах. Они провели пять лет в одной келье; пять лет непрерывного и очень глубокого духовного общения, пять лет взаимных признаний, клятв, даже исповедей, обсуждений, споров. А под конец, к прискорбию, и ссор. Рассказать подробнее? О, конечно, если это может помочь.

Видите ли, на вопрос, каким был его товарищ, нельзя ответить одной фразой. Максим-Мефодий очень изменился за годы, проведенные в монастыре. При своем появлении в обители он производил впечатление человека, пережившего тяжелое потрясение, может быть, горе. Был молчалив, подавлен, брался за любую самую тяжелую работу, с радостью принимал строгое послушание. Складывалось впечатление, что он стремится искупить какую-то вину. Что было у него на душе, какой грех? Об этом знали настоятель отец Даниил и их духовник отец Никодим, но они унесли эту тайну с собой.

После двух первых лет, проведенных в монастыре, особенно после пострига, Путинцев как-то распрямился, словно снял с себя давивший его груз. Он стал усиленно изучать богословскую литературу, и не только ту, что проходили в семинарии, но и гораздо более сложную. Он и его, Афанасия, увлек на путь изучения самых сложных вопросов веры. Между ними возникло даже своего рода соревнование: кто больше прочитает трудов, неизвестных их товарищам и даже преподавателям. Мефодий писал статьи для епархиального журнала, выступал на диспутах, ему позволяли вести некоторые занятия в семинарии. Будущее его казалось ясным: священник, богослов, возможно, преподаватель Духовной академии… Однако все пошло по-другому.

Видите ли, вопросы веры столь сложны, а грань между истолкованием ее догматов, их применением к новым запросам жизни и их искажением, их разрушением столь неуловима… Мефодий вначале очень вольно трактовал некоторые краеугольные положения православия, а затем стал отвергать их вообще. Особенно нападал он на догматы о спасении души и о загробном воздаянии. Он заявил, что его раздражает и кажется унизительной эта постоянная забота о собственной душе, ему стыдно так трястись над ней, так печься о ее непорочности, когда в мире столько людей нуждаются в духовной помощи. И он не может принять Бога как судью, милующего, праведных и карающего грешных. «У вас вся жизнь превращается в бесконечный судебный процесс, и я в нем подсудимый, — кричал он во время их ночных споров. — А если я не желаю быть подсудимым, не хочу в этом процессе участвовать — тогда как? Если я заявлю судье отвод?»

Надо сказать, он умел убеждать. И он, отец Афанасий, тоже усомнился, и был такой момент… Да, был момент, когда он готов был последовать за своим товарищем по пути отрицания, а может, и по жизненному пути. Но тут у Путинцева произошло столкновение с настоятелем — Мефодий вообще был человеком очень откровенным и все свои сомнения отнюдь не держал при себе. Отец Даниил собрал наиболее уважаемых монахов, преподавателей семинарии, они выслушали почти часовую речь Мефодия и после нескольких уточняющих вопросов единогласно постановили, что его взгяды несовместимы с православной верой. Путинцев пытался спорить, но тут настоятель, как потом передавали, произнес каку-то загадочную фразу насчет его прошлого — что-то о том, что, мол, ничего удивительного в его ереси нет, такой грех тянет человека на дно пуще любого камня, — и Мефодий замолчал и покинул собрание, а на следующий день исчез из монастыря.

Будущий тобольский епископ, а тогда молодой монах Афанасий Важенин тяжело перенес этот разрыв. Ему было плохо без товарища. Мысленно он продолжал вести с ним нескончаемый спор. Потом — прошло лет 15, наверное, — просматривая подготовленный секретарем видеоматериал, он внезапно увидел на экране Путинцева и узнал, что он стал руководителем «Дома Гармонии» — сугубо мирской, сектантской организации. Первым желанием отца Афанасия было немедленно связаться с Новым Китежем. Однако он так и не сделал этого. Он хотел, чтобы Мефодий Путинцев всегда оставался в его памяти таким, каким был в годы их юности: жадным до всякого нового знания, сомневающимся, мучающимся. Он боялся встретить самоуверенного, довольного собой вероучителя, боялся разрушить бережно хранимый образ. Он столь многим обязан Путинцеву, долгим беседам с ним. В том положении, которое он сейчас занимает, в той пользе, что он принес церкви, парадоксальным образом есть заслуга и его, Мефодия.

Я поблагодарил отца Афанасия за рассказ, подождал, пока он отключился, и посмотрел на часы. Следовало связаться с «Обителью молчания», можно было также вызвать Лхасу — вдруг там есть компьютерный архив по всем монастырям и мне дадут интересующие сведения? Впрочем, это представлялось сомнительным. А главное, я не спал уже сутки и это сказывалось: я плохо соображал, упускал важные детали. В рассказе отца Афанасия была какая-то загадочная фраза. Я помнил, что она была, но не помнил какая. Можно было, конечно, прокрутить запись, но правильнее было бы хорошенько выспаться. А где спится лучше, чем во флайере? Итак, я лечу в Тибет. А по дороге сделаю остановку в «Обители» — ведь она лежит прямо на моем маршруте. Отрезки жизни Путинцева, правда, поменяются местами, но, думаю, это не страшно — на свежую голову я с этим справлюсь.

…Флайер уже лег на заданный курс, а я, устроившись в коконе, начал дремать, когда в голове всплыла та фраза, что беспокоила меня в последние полчаса. «Грех тянет его на дно, грех тяжелее камня». Эти слова настоятеля заставили молодого Путинцева — человека далеко не робкого — замолчать и покинуть монастырь. Какой же грех мог быть у дизайнера?

Глава 6

ЛОЖНЫЙ СЛЕД

Подъем был слишком крутым даже для меня. Я остановился, переводя дыхание. Площадка, на которой остался флайер, скрылась за поворотом ущелья, зато отсюда уже можно было увидеть озеро. Ни малейшей морщинки не было на его словно стеклянной поверхности, и лимонные лиственницы, перемежаемые можжевельником, без помех смотрелись в огромное зеркало. Стояла полная тишина. Именно за эту тишину, безветрие, за труднодоступность и отметил эти места Василий Бугаев. А отметив, постарался приобрести ущелье с его окрестностями. По его распоряжению в скалах на восточном берегу озера были сделаны две пещеры, хорошо отапливаемые, вентилируемые и имеющие все необходимые человеку удобства. Для обеспечения этих удобств в ущелье даже была построена собственная станция синтеза. Когда все было готово, в ущелье прибыл его обитатель, который должен был жить здесь в полном и при этом комфортабельном уединении. Это был философ Константин Чердынцев.

Странная дружба банкира и нефтепромышленника со стойкой криминальной репутацией и знаменитого философа и поэта выдержала все: сплетни, раздуваемые ТВ скандалы, тяжелый характер мыслителя. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что создатель философии общения и проповедник нового коллективизма мог жить и работать только в абсолютном уединении. Стремясь создать своему другу нужные условия, Бугаев скупал отели, альпийские шале, даже небольшие острова, но полное совпадение с чаяниями философа было найдено лишь в верховьях Катуни. В короткое время в ущелье возник своего рода небольшой скит. Вторую пещеру магнат предназначил для себя и действительно жил здесь по нескольку дней, ожидая, что высокочтимый друг (ни один из трудов которого, исключая две популярные брошюры, он так и не смог прочесть) прервет свое одиночество и заговорит с ним. Рассказывают, что Бугаев был просто по-детски счастлив, когда такое — не часто, отнюдь не часто — случалось.

Видимо, Чердынцеву было действительно хорошо здесь — на берегах озера созданы его последние, самые значительные труды, в том числе «Антология зла» и «Апокрифическая аксиология». После смерти философа Бугаев не только не забросил приют в ущелье — напротив, он приказал оборудовать новые пещеры, а кроме того, построить на склонах, на значительном удалении друг от друга, несколько домиков. Затем он собрал близких к покойному философов и духовных учителей и сообщил свой замысел. В ущелье должен был возникнуть приют для людей, находящихся в.поиске собственного духовного пути, людей, еще не примкнувших ни к какому учению, а возможно, стремящихся создать собственное и для того нуждающихся в уединении. Это был своего рода монастырь, но обитатели этого монастыря могли исповедовать совершенно разные, даже взаимоисключающие убеждения, поклоняться самым разным богам. Впрочем, они не должны были знать об этом: первым же пунктом устава строжайше запрещались всякие попытки вступить в контакт, как-то потревожить покой постояльцев этой своеобразной гостиницы для странствующих по дорогам духа. Ее обитатели могли встретиться лишь в специально отведенном для этого месте, да на этой вот тропе, по которой они, если пожелают, могли спуститься к летной площадке и принять посильное участие в доставке в приют продуктов и одежды. Всякие полеты флайеров над ущельем, всякое использование техники, музыкальных инструментов и иных источников шума также запрещались — недаром называться это место будет «Обитель молчания». Завершая свое выступление, Бугаев заявил, что делает это, исполняя волю покойного друга, — именно он в общей форме выразил идею такого убежища, а ему, Василию Бугаеву, осталось лишь разработать детали и обеспечить идею материально. От собравшихся же он ждет поддержки в главном: кто-то должен взять на себя общее руководство обителью. Человек этот должен обладать всеми признаваемым духовным авторитетом и быть при этом достаточно твердым, чтобы обитель могла выполнить свое предназначение и не превратилась в приют для разного рода тихо и буйно помешанных, бродяг и наркоманов. После долгого обсуждения такой человек был назван, однако потребовалась вся настойчивость Бугаева, красноречие других участников собрания, чтобы убедить Л.Керна принять эту должность, названную, по его предложению, «привратник». Именно этот лауреат двух Нобелевских премий, став первым привратником обители, придал ей ту совершенную организацию, тот высокий авторитет, которые выделяют это место среди других, возникших вслед за ним и по его образцу. Должность привратника была пожизненной. В настоящее время обитель оберегал уже третий по счету привратник доктор Ивао Сандерс. Именно с ним мне предстояло встретиться.