Зуб кобры

Экран ярко вспыхнул, и по нему побежал ряд голубых звездочек, означавших, что диск с записью визиофильма о Мировом Воссоединении закончился.

Взглянув на часы, я сладко потянулся, разминая затекшие руки и ноги. Читальный зал был почти пуст. Сквозь прозрачный купол потолка на меня смотрели тускнеющие в предрассветной дымке звезды, угасавшие одна за другой в светлеющем высоком небе.

В этот ранний час меня охватило неодолимое желание посетить Храм Славы, и я решительно поднялся из кресла и направился к выходу.

Пологая спираль белого мрамора вздымалась на двухсотметровую высоту, опираясь на пять грандиозных стел, красный, треугольно ограненный гранит которых горел в лучах всходившего солнца огненными искрами. Миллионы имен, увековеченных литыми золотыми буквами, покрывали поверхность стел от земли до самого верха, где в лучах солнца полыхал победным розовым пламенем огромный купол чистого горного хрусталя.

Я медленно поднимался наверх, вчитываясь в имена неведомых героев со всех пяти континентов. За каждым именем стояла чья-то судьба, чей-то подвиг, совершенный во благо Человечества.

Открытый небу и ветру, Храм Славы влек к себе со всей Земли жителей Трудового Братства — и совсем еще юных, и умудренных опытом, — желавших прикоснуться к судьбе Человечества, отмеренной вехами истории на несокрушимом камне. Для кого-то свидание это было радостью, вселявшей в них уверенность в бесконечном восхождении человека на вершину познания и совершенства; кто-то печалился, вспоминая о том, скольких жертв, трудов и страданий стоило уже достигнутое. Но никто не сомневался в правильности избранного пути.

Уже на самом верху, среди прочих, я отыскал имя Стефана Мича, гордо горевшее золотом на солнце. Отшлифованные до зеркального блеска зерна гранита под ним поблескивали, совсем как миллионы звезд на просторах Млечного Пути, среди которых плыло имя отважного звездолетчика Трудового Братства, отдавшего жизнь во имя людей Земли. Молчаливо почтив его память, я подошел к медным перилам ограды, вдыхая полной грудью ветер, несший пьянящие ароматы весны. Внизу, под холмом, простирался к далекому горизонту Город, над которым вставал новый день, несший новые заботы и радости. Сейчас, глядя туда, я был твердо уверен, что прошлое, в котором погиб Мич, уже никогда не повторится. Я приложу все усилия для этого! И эта уверенность придала мне новых сил для предстоящей борьбы, в которой я не имел права проиграть.

Город только-только просыпался, когда, скользнув в крохотной стеклянной кабинке подвесной дороги над Тополиным проспектом, я подходил к дверям своей квартиры, расположенной на двадцатом этаже громадного жилого поселка, каким был этот дом. Приложив ухо к прохладной поверхности, я прислушался, как будто сквозь зеленоватую толщу волокнистого стекла действительно можно было что-то услышать. Нажав кнопку входного устройства, я открыл дверь и вошел в полумрак округлого холла. Осторожно заглянул в гостиную.

Потоки солнечного света льются сквозь распахнутые настежь окна, ослепительно сверкают на мебели. Воздух здесь напоен легкими лесными ароматами и свежестью росистого утра, а мягкий пушистый ковер на полу похож на залитую солнцем лесную поляну. Несколько глубоких кресел коричневато-золотистого оттенка расставлены на ковре; в одном из них лежит Танино платье — белое в красную горошину, — мое самое любимое.

Я осмотрелся. Но где же она сама? Ничего не зная о моем приезде, Таня наверняка обрадуется. Выйдя на середину комнаты, я прислушался. Со стороны ванной доносится шум льющейся воды.

Высокий, до щиколоток, ворс ковра заглушал шаги. Скинув на ходу куртку, я поискал глазами, куда бы ее повесить, и, не найдя ничего подходящего, бросил в кресло рядом с Таниным платьем.

Движение рычажка в стене, и передо мной появилось зеркало. Лицо, которое я там увидел, оставляло желать лучшего. Болезненно поморщившись, я провел пальцами по щеке — она действительно заросла щетиной. Побриться? Я убрал зеркало. Хотелось есть, но больше всего хотелось спать.

Я покосился на нишу, за которой была спальня: легкие полупрозрачные занавеси колыхались там, на ветру, словно приглашая войти. Нет, это было бы с моей стороны свинством: завалиться в постель, едва переступив порог дома, в котором не был четыре месяца!

Вода в ванной стихла, и я почувствовал, как радостно забилось сердце в моей груди. Невольный порыв толкнул меня туда, но на моем пути неожиданно встало кресло, и я бы довольно сильно ушиб ногу, не будь мебель здесь такой мягкой. Дверь ванной приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула Таня; убрала с лица мокрые волосы и улыбнулась радостно и лучисто:

— Владя!

Я тоже улыбнулся ей. Казалось, вся усталость сразу ушла куда-то. Хотелось ходить на голове, нестись куда-нибудь, очертя голову.

— Я одну минуту! — быстро сказала она и добавила требовательно: — Только не перебивай аппетит!

Бодро потянувшись, я вышел в лоджию, вдыхая свежесть утра.

Внизу, за бортиком из прозрачного пластика, над верхушками деревьев, медленно парили каплевидные кабинки подвесной дороги, соединявшей между собой все здания проспекта. Ветер радостно взбивал кудри деревьев, и они шумели в унисон с нарастающим гомоном пробуждающегося Города. Над деревьями, в высоком сияющем небе сновали юркими серебристыми птицами стайки гравипланов, устремляясь на юг. Гигантские зеркала окон и застекленных крыш отбрасывали в небо солнечный свет, создавая над домами ослепительное радужное сияние.

Вода в ванной вновь полилась, затем все стихло. Многократные тренировки выработали у меня способность чувствовать присутствие людей даже в абсолютной темноте, но близость Тани я ощущал по-иному — сердцем!

Ее легкая рука легла мне на плечо. Я обернулся. Она вышла на лоджию в едва запахнутом купальном халате, с еще мокрыми волосами, и остановилась около меня, глядя снизу вверх. Глаза ее светились ласковой нежностью и любовью, как всегда после наших долгих разлук.

Я осторожно провел пальцами по ее гладкому, упругому бедру, выступавшему из-под полы халата, и обнял ее за талию, притягивая к себе.

— Милый! — словно томный вздох, сорвалось с ее губ, но уже через секунду мы оба задохнулись от долгого сладостного поцелуя. От нее исходил приятный запах свежевымытого тела и едва уловимый, терпкий аромат, совершенно незнакомый мне, но удивительно волнующий, круживший голову. Наши губы ненасытно искали друг друга. Я чувствовал, как ее горячий, мягкий и влажный язык блуждает у меня во рту, сталкиваясь с моим, и дыхание снова обрывалось, сердце замирало в груди.

Я внес ее на руках в комнату и, не разбирая, опустил прямо на ковер около низкого дивана. Распахнул податливый халат, который тут же соскользнул с ее плеч на пол. Ее руки судорожно расстегивали на мне рубашку; теплые ладони нежно заскользили по моим плечам, шее, спине, взъерошили мне волосы. Горячее тело ее крепко прижалось ко мне.

Я приподнял ее бедра, притянул к себе. Обхватив обеими руками мою шею, она душила меня протяжными поцелуями. Движения ее стали резкими и прерывистыми. Тело ее, подобно морю в ветреную погоду, сотрясалось медленными чувственными волнами. Вдруг она откинулась назад, легла спиной на подушки дивана, запрокинув голову; пальцы раскинутых в стороны рук конвульсивно смяли голубое шелковое покрывало. Громкий возглас, почти стон, разорвал тишину, и я почувствовал, что растворяюсь в ее обжигающей пульсирующей плоти…

Какое-то время мы продолжали лежать на ковре — обессиленные и счастливые. Ее голова покоилась у меня на груди. Я нежно целовал ее мокрые волосы, обнимал ее за плечи. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Она подняла на меня потемневшие, пьяные глаза. На губах у нее блуждала ласковая улыбка. Тихо спросила:

— Не спал всю ночь? — В голосе ее было гораздо больше уверенности, чем я ожидал.

— Ну что ты! Я поспал несколько часов, — попытался оправдаться я, но сразу понял бесполезность подобных попыток — укрыться от ее серых всепроницающих глаз было невозможно.