Всеволод Залесский. Дилогия

Малышев принес саперную лопатку, яму расширили. Осмотрели верхний труп.

Рана на теле была одна, пуля крупного калибра вошла в тело сзади, проломила позвоночник и засела возле ребер, в грудине. Ее достал Ставров, вскрыв грудину ножом.

– Большая, – Дуглас осторожно взял пулю двумя пальцами. – Похожа на самоделку…

Свинцовый шарик смялся от удара о кости, но было понятно, что ствол, из которого он вылетел, был не меньше двенадцатого калибра.

– На теле – украшения, – сказал Малышев. – Вот, на шее…

На кожаном ремешке висел камешек.

Остальные тела рассматривать в подробностях не стали, увидели еще на одном трупе рану большого диаметра, переглянулись и забросали могилу песком.

Молча вернулись в лагерь.

Разговаривать не хотелось. Да и о чем разговаривать?

Наверное, можно было убедить себя в том, что могила не имеет к ним никакого отношения. Так совпало, всяко бывает.

Малышев и не с таким сталкивался в жизни. И сам несколько раз чудом выжил. В конце концов, они вон и сквозь время путешествуют, что, как ни крути, похоже на чудо. Но поверить в то, что они случайно попали на остров, где за месяц-полтора до этого были убиты десять человек… или что остров, на котором были убиты десять человек, случайно стал местом воронки – вот веры не хватало.

– Старший лейтенант предупредил бы, если бы опасность… – Малышев обвел взглядом остальных членов группы. – Предупредил бы?

– Скорее всего, – сказал Таубе. – Он всегда хорошо готовит акции…

– Вот и я о том же… – оживился Малышев. – А он сказал, что три дня мы можем спокойно отдыхать, а потом… потом поступит новое распоряжение…

Тени стали длинными, за суетой Малышев и не заметил, что солнце опустилось почти к самому горизонту.

– Ничего опасного нет, – сказал Малышев.

– Скорее всего, – повторил Таубе. – Можно спокойно ужинать и готовиться ко сну…

Таубе оглянулся через плечо в сторону могилы.

Леонид Ставров что-то собрался сказать, потом задумался и промолчал.

Остальные тоже ничего не сказали. Молча поели, молча вымыли посуду в море. Молча стали укладываться спать.

Только тогда Никита нарушил молчание.

– Я дежурю первым, – сказал он. – Потом…

– Потом меня разбуди, – попросил Малышев.

– А потом меня, – поднял руку Таубе. – Люблю встречать рассвет.

Малышев лег, положив руку под голову.

Ясно, что ничего опасного здесь быть не может, раз так сказал товарищ старший лейтенант. Только…

Только вот кто-то же убил людей и попытался спрятать. Ладно – убить. Но спрятать…

Кто-то чужой?

Или свой? И что хуже?

Глава 3

6 августа 1942 года, Москва

– Думаешь, мне просто было тебя предать? – повторил Орлов, придав своему голосу на этот раз немного патетики и театрального драматизма.

Он даже глаза расширил и сделал такое лицо, словно сам вдруг испугался своей откровенности. Предал ведь, не просто так…

– Что ты говоришь? – устало вздохнул Корелин. – Исстрадался весь, бедненький…

Комиссар налил по полстакана водки, взял свой в руку:

– За друзей?

– Не чокаясь? – поинтересовался Орлов.

Корелин молча протянул стакан, подождал, пока Орлов стукнет о него своим. Молча выпил.

– А не слишком ли ты злоупотребляешь? – Орлов выпил свою порцию, стряхнул на пол оставшиеся в стакане капли, поставил его на стол кверху дном.

– Вот так даже? – прищурился Корелин. – Значит, учишь старших?

– Да нет, намекаю.

– Ну и засунь свои намеки знаешь куда? – Корелин вздохнул. – Ты в курсе, что только что вот тут, на этом самом месте, сидел Скользкий Дима и пытался мне угрожать?

– Знаю, это я ему помог собрать на тебя материальчик. Косвенно.

– А… это ты по поводу своего предательства?

– Можно и так сказать. Тут ведь в чем дело… Ну, не устраиваешь ты меня в качестве партнера. Никак не устраиваешь. Нет, спасибо тебе, конечно, за оружие и содействие, но, как ты сам понимаешь, мне здесь резидент нужен, а не добровольный помощник.

– Или недобровольный помощник, – сказал Корелин.

– Или не… – кивнул Орлов. – Нужен кто-то, кто станет не за Родину бороться, а работу делать. Без патетики и прочей кружевной глупости.

– Странно… Обычно меня упрекали именно в излишней рациональности. Мало я о защите Отечества говорил, все больше о способах убийств и диверсий…

– И теперь жалуешься на кошмарные сны… А дальше легче не станет. Никак не станет. Дальше будет еще хуже. Моя нынешняя работа подразумевает, как это ни печально, убийства-убийства-убийства… Кстати, ты совершенно напрасно жалуешься, что отправлял всех на верную смерть. Некоторые выжили и даже вернулись через линию фронта. Вот, например… – Орлов достал из парусинового портфеля, который все время держал на коленях, папку. Положил ее на стол перед Корелиным. – Полюбопытствуй, Женя…

Корелин с сомнением на лице протянул руку к папке. Очень хотелось сказать, что ему неинтересно, но Орлов-то не просто так приехал. И не просто так привез эту самую папку.

– Ладно, – сказал Евгений Афанасьевич и развязал тесемки. – Что тут у нас?

А там было несколько листков, исписанных разным почерком. И несколько фотографий. На первой – знакомое лицо. Круглое, скуластое, с крепкой, массивной нижней челюстью и внимательным, прицельным прищуром.

Корелин усмехнулся:

– Что улыбаешься? Узнал?

– Я так и думал, что если кто и выживет, то именно он.

– Самый талантливый?

– Отнюдь. Не слишком сообразителен, болевой порог повышен, излишне жесток… Но очень своевременен, что ли… Уместен и гармоничен. Знаешь, природа, понимая, что подумать и принять решение он не успеет, наделила его прекрасной способностью вначале действовать, а потом уже, на досуге, думать… Репин Григорий Варфоломеевич, двадцать шесть лет, закончил ФЗУ, токарь какого-то там высокого разряда… Кличка – Репа, естественно. Доброволец, между прочим. Имел бронь, но отказался. На мой вопрос о причине отказа сказал, что хочет защищать Родину. В ходе беседы не удержался, сболтнул, что всегда интересно было попробовать убивать… Сказал и попытался перевести в шутку.

– У тебя хорошая память, – сказал Орлов.

– У меня – профессиональная память. И уж человека, с которым я по твоей милости ходил в прошлое, я как-нибудь запомнил бы во всяком случае. Это он расстрелял расчет «катюш».

Бойцы построились торопливо перед машинами. Десять человек. На лицах – недоумение и даже страх. Не тот, не смертельный, а извечный ужас перед недовольным начальством, которое появилось внезапно и что-то сейчас потребует, наорет, станет что-то говорить о долге, о лишениях и защите Родины.

Десять человек.

Старший сержант Малышев скомандовал: «Равняйсь! Смирно!» – и двинулся к Корелину, держа руку у виска.

– Товарищ дивизионный комиссар, личный состав по вашему приказанию…

И ударил пулемет.

Григорий Варфоломеевич Репин, доброволец и токарь, одной длинной очередью срубил всех десятерых. И, не снимая палец со спускового крючка, провел по уже мертвым еще одну линию из пуль. Красные фонтанчики крови и плоти взлетали вверх, лишь две или три пули ударили в мокрую землю – пулеметчиком Репин тоже был талантливым.

Из содержания бумаг в папке выходило, что боец Репин в составе группы был выброшен в тыл к немцам, участвовал в нескольких боестолкновениях и оказался единственным из группы, кто выжил. В декабре пробрался через линию фронта, был направлен в органы контрразведки и во время допроса дал очень странные показания. О том, что участвовал в составе особой группы в испытаниях секретной военной техники, позволявшей тайно и мгновенно путешествовать на большие расстояния.

Контрразведчик, допрашивавший Репу, естественно, не поверил, но отправил рапорт начальству, присовокупив заверенный протокол допроса. Действительно, все выглядело странным.