Врата Победы

Ну а французы принесли официальную жалобу, что взять с дураков? Сталин посмеялся, затем сказал:

-Передайте Де Голлю - "беречь себя и своих людей" для будущего мира, это конечно похвально. Но каким станет этот мир, определяется сейчас, в том числе и пролитой кровью. Вы отказались покориться Гитлеру, это хорошо. Но какой вклад "свободная Франция" пока внесла в победу?

Роммель Э. Солдаты пустыни. Л.,1993, пер. с нем. изд. 1970 (альт-ист).

Отступлениями не выиграть войну. Но можно подготовить будущую победу. Или хотя бы, приемлемый мир.

Именно так я видел перспективы Германии весной сорок четвертого. Было очевидно, что выиграть эту войну нельзя - значит, стоял вопрос о заключении мира на достойных условиях (о безоговорочной капитуляции не хотелось и думать). И мне было ясно, что главной ошибкой Германии в этой войне было решение напасть на Россию - забыв, что и Фридрих, и Бисмарк, предостерегали нас от этого шага. Также неизменно, что от любых русско-германских конфликтов в выигрыше оказываются исключительно англосаксонцы - а вот от союза Германии и России всегда приходила обоюдная и ощутимая польза. А оттого, краеугольным камнем политики новой Германии должен стать союз с восточным соседом, или как минимум, обеспечение его дружественного нейтралитета. Мои контакты с русскими, на тот момент воевавшей с нами страной, следует рассматривать именно в этом смысле - и по моему глубокому убеждению, не может считаться изменой то, что в конечном счете, идет на пользу Отечеству.

Я ошибался лишь в одном. Считал что у меня еще есть время. Германия все же была одной из великих держав, и столь быстрое ее падение казалось невероятным. А роль равного партнера на переговорах - куда привлекательнее, чем просителя у чужого стола!

На первый взгляд, положение не казалось катастрофичным. Болезненной была лишь потеря Восточной Пруссии - в остальном же территория собственно Германии была почти не тронута, под нашим контролем оставались значительная часть Франции, Бельгия, Голландия, Дания, половина Норвегии; заводы исправно снабжали армию вооружением, не было ничего подобного голоду конца прошлой войны; физические качества и боевой дух поступающего пополнения выглядели достаточно высокими. Конечно, мне было известно, и не только от официальной пропаганды, про большие жертвы гражданского населения от англо-американских бомбежек, про ограничение выпуска товаров потребления, про снижение призывного возраста, про недостаточное качество нашего вооружения в сравнении с русским - но, пребывая вдали от Германии, мне не доводилось видеть своими глазами разбомбленные до основания кварталы Мангейма; в мою армию не шли мальчишки семнадцати, и даже шестнадцати лет, как в фольксгренадерские батальоны, и части ПВО для меня было потрясением увидеть, что газогенераторные автомобили на дровах и соломе, на которых в оккупированной Франции ездило даже гестапо, не говоря уже о гражданских французах - в Германии встречаются на улицах даже в большем числе. Все это тогда казалось мне чем-то абстрактным, и я считал вполне возможным, по исходу этой войны получить мир, не хуже довоенного - ценой отказа от скомпрометировавшего себя нацистского режима. А пока мы отступали, к своим естественным границам, огрызаясь, и сохраняя полный боевой порядок. Хотелось верить, что сообщения берлинского радио "о планомерном сокращении линии фронта" можно истолковывать только так.

9 апреля, несмотря на крайне опасное положение на приморском участке фронта, где русские, соединившись с высаженным на берег десантом, угрожали Тулону и даже Марселю, я был вызван на совещание в Страсбург. Это было вызвано исключительной тяжестью общего положения Германии. На наиболее опасном фронте, по Одеру, было подозрительное затишье, весьма похожее на то, что было на Висле всего три месяца назад. Угрожающее положение было южнее, где русские готовы были вторгнуться в пределы Германии из Чехии и Австрии, почти полностью занятых их войсками. Наступление англичан и американцев в северной Франции развивалось медленно, но неотвратимо, очень душила их авиация. Американцы наконец перешли испанскую границу и могли угрожать с фланга и тыла моим армиям. Группировку Кессельринга (14 армия, корпусные группы 10 армии, и наиболее упрямые в своей верности Муссолини итальянцы) застрявшую в южной Италии, вообще не стоило принимать в расчет, как и войска на Корсике, Балеарах, в Гибралтаре - ясно, что вывести их оттуда не удастся, и все, что они могут, лишь стоять насмерть, потребовав от противника затрат на свою блокаду, а затем на уничтожение.

На этом совещании состоялся крайне напряженный и неприятный разговор между мной и Шернером (командующий войсками группы армий "D", север Франции). Его план состоял в том, чтобы стоять насмерть на всех фронтах, использовать все возможности, чтобы огрызнуться уповая на то, что у противника дрогнут нервы и он откажется от своих намерений. Можно будет настаивать хотя бы на перемирии на Западе и прекращении бомбардировок, обратив все усилия против Остфронта. Я же предлагал отойти к границам Германии, одновременно восстанавливая целостность фронта и, с позиций восстановления системы управления войсками и снабжения, угрожая противникам резким ростом потерь при продолжении войны, сделать всем предложение о заключении немедленно - перемирия, а в ближайшей перспективе мира. Проблема была в том, что моя стратегия была несовместима с текущим политическим руководством Германии, и требовала его устранения; конечно, это не произносилось вслух. Понимал ли это Шернер - да, несомненно, но лишь на интуитивном уровне. Поскольку не приводя существенных возражений против чисто военного аспекта, упрямо повторял, что "фюрер такого не дозволит", "это будет неприемлемо, по политическим соображениям".

Согласия достичь так и не удалось. Хотя я отлично помнил, как в Италии Достлер выделил войска для "политической" операции в Ватикане, о которой я не был даже предупрежден - и это стало одной из причин поражения моей армии в долине реки По. Результатом совещания был компромисс - поскольку угроза для моей группы армий "G" была очевидной, а юг Франции имел намного меньший приоритет перед Одером, то я получил дозволение ОКХ применить свой план, но только к своим войскам. Шернер же сумел настоять на своем, и это стало причиной тяжелейших потерь, а фактически разгрома ГА "D" в последующих боях - при том, что его маршрут для отступления был почти втрое короче моего, особенно с учетом ужасного состояния французских дорог и саботажа местного персонала, граничащего с открытой враждебностью.

На том совещании присутствовал и Рудински, имевший после со мной разговор наедине. Он сумел убедить меня, что медлить больше нельзя. Русский "паровой каток" готов вот-вот прийти в движение, и он раздавит Германию, вне зависимости от наших усилий. Вот только после с нами уже не будут разговаривать, вообще. Я уже знал о предварительных условиях мира, которые предлагал Сталин, они предполагали существование единой, пусть и коммунистической, Германии, даже с дозволенной Фольксармее - в то время как англосаксы всерьез хотели расчленить нашу страну, или же как минимум, отторгнуть от нее еще более значительные территории, чем в ту Великую Войну, заставить нас платить огромную контрибуцию, лишить права иметь вооружнные силы - словом, это должен быть сверх-Версаль, еще большее угнетение и унижение, и это считалось "мягким" вариантом! А что же тогда жесткий?

-Например, план Моргенау - сказал Рудински - где в дополнение ко всему перечисленному, нам запрещат вообще иметь промышленность, а численность населения подвергнется контролю, включая принудительную кастрацию. Я не шучу - поверьте, что сейчас мы еще можем спасти Германию, пока наша лояльность и голова сумасшедшего ефрейтора являются товаром для русских. Завтра - уже может быть поздно.

Так возник наш заговор - в отличие от прежних абстрактных бесед, получивший четкость военного плана. Рудински обеспечивал информацию, я - силовую поддержку. А вот непосредственными исполнителями... именно Рудински предложил позвать русских!