Всеволод Залесский. Дилогия

Севка сел. Потом подтянул ногу, встал на колено. На второе. Медленно, с трудом, поднялся на ноги. Наверху, в степи, земля была сухая, а вот тут, на дне оврага, еще сохранилась влага. Ступням было мокро и прохладно.

Нужно было бежать. Припустить прямо по дну оврага, пока казачки не заглянули, чтобы проверить, как там покойничек.

– Нужно бежать, – прошептал Севка, глядя наверх, на небо. – Бежать…

Чушь какая… Не думал никогда, что ему настолько наплевать на жизнь. Ни разу даже не попытался убежать после того, как казаки прихватили их с Костей в степи спящими. Спокойно, без надрыва ждал своей участи. Будто в очереди за смертью стоял.

Совсем сошел с ума. Точно – сошел. И первая мысль, которая ему пришла в голову, тоже была безумной. Ну, с каких таких ему захотелось выбраться наверх, посмотреть, что там с Костей? Придет такая мысль в голову нормальному человеку?

Однозначно – нет.

Севка присмотрелся к стенке оврага. Не скала. И не так, чтобы совсем отвесная. Если бы руки были свободны, то можно было бы легко забраться, хватаясь за корни и ветки кустов.

Если бы руки были свободны.

Севка осторожно нащупал ступней выступающий из земли узловатый корень. Оперся. Прикинул, куда можно поставить ногу при втором шаге.

Рванулся вверх, нога соскользнула, и, чтобы не упасть, Севке пришлось спрыгнуть.

Тут не получится выбраться, сказал себе Севка, и снова полез на стену. И снова. В третий раз на ногах удержаться не удалось: упал, приложился плечом о землю. Полежал, переводя дыхание, потом встал и снова стал карабкаться на стену.

С шестой или седьмой попытки у него получилось. Как именно – Севка и сам не понял, но оказался вдруг наверху, с бешено колотящимся сердцем и прокушенной нижней губой.

Солнце ударило в глаза, Севка зажмурился. Земля под ногами поплыла в сторону, но в самый последний момент, когда Севка уже решил, что сейчас грохнется в обморок, земля успокоилась и замерла.

– Вот так бы и давно, – пробормотал Севка.

Нужно открыть глаза. Открыть и посмотреть на выражение лиц потомков готов и союзников Великой Германии. Можно еще заявить что-нибудь эдакое, шутливое. «Я требую продолжения банкета!» Или просто сказать, что они, безрукие, даже расстрелять толком не могут.

Севка медленно открыл глаза.

Они и вправду толком убить не могут. Вот, казалось бы, два карабина на двух лейтенантов. Пять метров дистанция. Бах-бах! Лейтенанты должны уже быть мертвы, а казачки – идти на хутор, самогонку жрать. Во главе с младшим урядником дядей Яшей.

А что получилось?

Во главе с дядей Яшей казачки лежат на сухой земле, карабины валяются рядом… Все мертвые. В смысле, карабины никогда живыми и не были, а вот Грыша с Фомой и дядька их Яша несколько минут назад были живы. А сейчас…

Лица у Фомы, считай, нет. Пуля, похоже, вошла в затылок и на выходе превратила лицо в клочья. Дядя Яша принял свою пулю в сердце, упал на спину и со спокойной сосредоточенностью разглядывал плывущие по небу облака.

А Грыша… Грыша, оказывается, был жив. Рука скребла землю, ноги шевелились, будто Грыша пытался идти или бежать, а глаза смотрели обиженно и с болью.

– Такие дела, Грыша, – сказал Севка. – Такие дела.

Косте пуля попала в грудь. Чуть пониже плеча, как раз над левым нагрудным карманом. Гимнастерка вокруг дырочки уже успела почернеть. В уголке рта появилась кровь.

И больше – никого.

Над головой продолжает орать жаворонок или кто там еще, ветер шевелит волосы живых и мертвых… И все.

Кто стрелял?

Севка огляделся по сторонам.

Если пуля попала Фоме в затылок, то стреляли откуда-то сзади, может, даже с того вон холма метрах в ста – ста пятидесяти. Сейчас на холме никого не было.

Может, это с немецкого истребителя прилетели пули?

Летел-летел ас Геринга, сбил три русских бомбера, осмотрелся, а тут несколько человек с оружием прямо на открытой местности топчутся. Ну, как было не стрельнуть?

Севка ногой перевернул дядю Яшу на бок, присел, попытался нащупать занемевшими пальцами эфес шашки. Интересно, заточена или нет? В какой-то книге писали, что сабли и шашки в русской армии затачивали только с объявлением войны. Офицеры – точно. Что касается казаков…

Палец скользнул по лезвию. Ощущение, будто по раскаленному металлу. Заточена шашка, хорошо заточена. Тут бы теперь пальцы себе не поотрезать.

И все-таки это не с самолета стреляли. Севка из оврага слышал одиночные выстрелы. Он, конечно, относился к немецким пилотам с достаточным уважением, но чтобы тремя одиночными выстрелами из бортового оружия попасть в трех человек… Не бывает. Тем более что винтовочных калибров на «мессерах» вроде уже не осталось. А крупнокалиберная пуля, попав человеку в голову… или в грудь… или куда-нибудь… превращает голову, грудь и человека вообще в клочья. В брызги.

А еще нужно так перерезать о шашку ремешок, чтобы по венам себя не полоснуть. Иначе местные казаки просто с ума сойдут, пытаясь понять, что здесь произошло. Застреленные – ладно, но лейтенант Красной армии, перерезавший себе вены, как римский патриций – будет слишком даже для изощренного мозга Учителя.

– Севка…

– Да-да, – не оборачиваясь, сказал Севка. – Я сейчас.

– Севка…

Севка обернулся.

– Живой… – сказал Костя и улыбнулся.

Кровь струйкой потекла по его подбородку.

– А я вот… я не увернулся… – сказал Костя.

– Заткнись, – Севка несколько раз с нажимом провел ремешком по лезвию шашки. Запястье обожгло, но руки освободились. – Не болтай, у тебя дырка в груди. Как бы не легкое…

– Как бы… – прошептал Костя. – Там не видно – подо мной есть кровь?

– Нет, – ответил Севка и посмотрел на свои руки. – Не видно.

Пальцы побелели, кисти висели, словно неживые.

– Значит, ранение слепое… Пуля у меня внутри, кровотечение – тоже вовнутрь… Пожалуй, я подохну. Как думаешь?

– Если не заткнешься, я сам тебя придушу, – пообещал Севка. – Вот ручки приведу в кондицию и придушу…

В кончиках пальцев закололо. Тонкие иголочки, как положено при восстановлении кровообращения. Много иголочек, много боли…

Как много боли!

Севка зашипел и прижал руки к груди.

– А я рук не чувствую, – прошептал Костя. – Мне – хорошо. В груди печет немного, а так – хорошо.

– Что тут произошло? – спросил Севка.

– Не знаю. Я прыгнул к тебе, толкнул… – Костя еле слышно застонал. – Фома – промазал, а Григорий твою пулю мне влепил…

Руки начали болеть, нестерпимо, ослепительно…

– Какого хрена ты все это вообще затеял? – спросил Севка. – Решил бежать – сам бы и прыгал в овраг… Я ж туда, как мешок с дерьмом упал. Если бы этих… если бы их не убили, они бы меня там, в овраге, и подстрелили бы…

– А их не ты?.. – Костя чуть приподнял голову, оглядывая казаков.

– Чем?.. Зубами? Плевком навылет? Короче, заткнись, я сейчас буду много ругаться и даже кричать… – Севка ощупал карманы казаков, шипя от боли.

У них могли быть бинты. Не было, понятное дело, но ведь могли быть?

Севка расстегнул гимнастерку на Фоме, попытался разодрать ее от ворота до шаровар, но рука бессильно соскользнула.

– Ладно, – пробормотал Севка. – Ладно.

Он двумя руками вытащил шашку из ножен, сунул ее убитому под гимнастерку и рванул вверх. Ткань с треском разошлась, острие воткнулось куда-то в подбородок мертвецу. Наплевать.

Севка срезал кусками нижнюю рубаху казака, как смог перевязал рану Кости.

– Ерунда, – сказал Костя. – Как мертвому припарка…

– Ты еще живой, – Севка разрезал ремешок, стягивавший запястья Кости. – А вот сейчас ты пожалеешь, что живой…

Застонал Грыша.

– И даже не старайся, – помотал головой Севка. – Я, конечно, гуманист, но ты… ты не входишь в список тех, кого я бы стал спасать… Или отпускать на тот свет. Говорил тебе дядя Яша – учись умирать.

Грыша скулил, пытался что-то сказать, но у него не получалось.

– Ничего, Грыша, умеешь – не умеешь, а все равно подохнешь…