Опытный кролик

Бывший сотрудник Госплана закатил политруку лекцию на полтора часа [386]. Зато у Суворова появился толковый помощник.

Ну вот, привез кого-то замполит, опять придется ломать график боевой подготовки. Почти митинг собрал.

«Ой!», он поморщился, «сейчас начнет канитель».

Примерный набор фраз Ненашев знал. Враг не победит, потому что наша армия морально более стойка и лучше вооружена. У нас умелые командиры, которыми руководят партия и великий вождь народов товарищ Сталин. Наш боец стоит выше любого солдата иностранной армии, потому что сбросил с себя иго капитализма, а тот еще не успел. Нас поддержит надежный и сплоченный тыл. Враг будет отброшен и бит на его же территории. Ну, еще там что-то про интернационализм и дружбу пролетариев всех стран и то, что немецкие рабочие неприметно поднимутся.

Эх, дайте товарищу бубен!

— Товарищи, прошу вас спокойно отнестись к заявлению ТАСС. Война с фашизмом неизбежна. Но, вы даже не представляете себе, как мы близки к этой войне! — неожиданно для Ненашева начал лектор, а потом очень едко прокомментировал текущую международную обстановку, деликатно меняя слова ненормативной лексики на синонимы.

Панов аж заслушался, есть и тут острые на язык люди и, аккуратно едкие, в суждениях! [387]

Через час он закончил и народ принялся обсуждать выступление, раздевшись примерно на две группы. В первой «военные специалисты» яростно спорили, как долго продлится война.

— Две-три недели — и мы будем в Берлине.

— Нет, так быстро не управимся, месяца три — и будет наша полная победа.

Спорили и о судьбе Германии, как скоро немецкий рабочий класс свергнет Гитлера; как быстро немецкие «рабочие и крестьяне в солдатских шинелях», повернут оружие против общих классовых врагов. Да, именно как быстро, а не вообще — повернут или нет. [388]

— Товарищ капитан, когда мы фашистов победим? — лейтенанты обратились к Максиму, как к настоящему эксперту. Он сжал волю в кулак. У него примерно распланировано: когда и в какой последовательности каждый из них…

— Когда все зачеты сдадите, — туманно ответил комбат.

Да, до главного зачета осталось всего ничего. Он вздохнул, каждый, с определенной степенью вероятности скоро войдет в категорию безвозвратных или, если сильно повезет, санитарных потерь.

Мрачное выражение лица Ненашева поняли, как желание скрыть что-то важное и секретное. Да и вообще, чудит их «старик». Тридцатидвухлетний капитан казался именно таким. Только девушка, которую они изредка видели с Максимом рядом, заставляла их завидовать командиру.

Впрочем, в их памяти остался и другой романтический момент.

Капитан, было, сунулся в палатку лейтенантов. Как все образцово. Светят керосиновые лампы. Негромко шепелявит патефон, а ребята собрались около большого чайника и бутербродами с пайковой колбасой.

Закусить, значит, ага. И начальник штаба здесь. Что, авторитета не хватает?

Прямо кружок «унылые руки».

— Я смотрю, веселье в самом разгаре!

В ответ деликатно испугались, но промолчали.

— Вижу, только что вскипел — усмехнулся Максим, трогая холодный металл. Налил себе полстакана «кипяточка» и под панические взгляды, не морщась, выпил.

М-да, неплохой самогон.

Нет, сам виноват, ребят два дня держал совсем без сна. Ожидаемо решили расслабиться.

Ну, а другие, сгруппировавшиеся, около «дедов», побывавших на финской войне, что-то очень тихо обсуждали. Вот, подошли к Иволгину. Он оглянулся на Ненашева, немного сконфуженный.

— Максим Дмитриевич, люди в увольнение просятся, и не подумайте, что просто так. Хотят сфотографироваться и послать родным карточку.

Его явный промах. Все же отцы, матери и невесты у бойцов есть. Эх, бросить бы жребий, кому убитым, кому раненым, а кому неуязвимым врага бить. Комбат, цедя сквозь зубы воздух, досадливо вздохнул.

— Иволгин, договоритесь с гарнизонным фотоателье. Будем снимать бойцов повзводно, за мой счет. Если захотят индивидуально и с друзьями, пусть сами определятся и оплатят.

— Суворов, составьте график. Но сначала соберите взводных и разыграйте очередность, чтоб без обид. На групповом снимке командиру вместе с бойцами быть обязательно.

После войны, если кто выживет, может, вспомнит друг друга, глядя на карточку. Вдруг пропадут документы батальона. А ему срочно нужен фотоаппарат, делать панорамный вид из амбразур.

Алексей подошел к задумавшему о чем-то комбату.

— Что тебе?

Ну что же, к резкости Ненашева не привыкать. Что-то вновь испортило настроение комбату.

— Я хочу сам все сделать, — произнес Иволгин, наблюдая, как округлись глаза капитана. Он его теперь по-настоящему уважал.

— Уверен? Тогда вперед, комиссар — улыбнулся комбат. Лицо его на миг смягчилось, и он дружески хлопнул замполита по плечу. Иволгин чуть ли не на крыльях улетел в Брест.

Отношение Максима к «замполитам», особенно тем, кто пахал в батальонном и ротном звене, стремительно менялось.

Тот боец, со смешной фамилией Корзинкин и совсем серьезной медалью «За отвагу», рассказал ему про войну с финнами. Перед началом первого боя с красноармейцами, которые должны были штурмовать дот, проводил беседу политрук, призывая идти на подвиг. Когда надо было выступать, принялся прощаться, но народ агитатора остановил: «Пойдемте вместе с нами, товарищ комиссар». И человек не струсил, он верил, и, отвечая на откровенный вызов, взял и пошел…

Его тело потом Корзинкин видел лично. Политрук лежал ничком вместе с остальными трупами, раздавленными своим же огнеметном танком, окончательно подавившим дот, отличаясь в месиве лишь позолоченными пуговицами на уцелевшем хлястике шинели [389].

Но, если вместо мудрого ворона прилетает дятел, эффект непредсказуем. Прибывший к саперам «работник политпросвета» Горбачев [390] от прямого ответа на вопрос уклонился [391]. Зачитал заметку из газеты, старательно голосом выделяя слова, опровергающие слух о скорой войне, сослался на спешку, схватил портфель и ускакал на другой участок строительства [392].

Да, уели его саперы, вторым вопросом.

— Почему вы называете Данциг Дансингом?

Елизаров возвращался в город старательно глуша чувства. Логика подсказывала — Ненашев его сознательно запугивал. Ну, не может обычный человек с такой точностью прогнозировать события.

Он покачал головой, тщательно анализируя разговор. Бред какой-то, час назад он почти поверил и начал искать смысл в каждой, путь и насмешливой, фразе комбата. Нет, и не будет пророков в любом отечестве.

Гнетущее чувство возникло вновь на улицах Бреста.

Он быстрее немцев отреагировал на типографскую заметку. Мука, сахар, керосин, мыло, ткани и обувь давно раскупались нарасхват, но в этот день словно воцарилось безумие.

Ну, еще понятно, когда освободили Западную Белоруссию, в городах со снабжением товарами стало совсем плохо. Потом чуть наладилось, в магазинах появился хлеб, молоко и конфеты-подушечки [393], но очереди не исчезли. Как раз их местные приняли очень озлобленно, не понимая, как напрягает силы страна [394], готовясь к стальной обороне и двойному удару по врагу. Приобретать на рынке вещи могли не многие [395], в основном «восточники».

Зарплата в шестьдесят — восемьдесят рублей в Бресте считалась неплохими деньгами, больше получали лишь в железной дороге и заводе, но цены кусались. В госмагазинах мужской костюм стоил триста пятьдесят рублей, часы на сотню дешевле. А еду, их же пограничный народ, чаще покупали на базаре у селян: больше выбор и нет толкотни в магазинах. Да и жди когда завезут в военторг дешевое мясо по два рубля за килограмм.