Степной рассвет (СИ)

— Товарищ маршал. Если говорить о причинах этой аварии. Да-да, не катастрофы, а аварии, то их не так уж много…

— Восемь потерянных самолетов – это, по-вашему, не катастрофа?! Странный взгляд на потери у командарма Локтионова.

— Если мне позволят продолжить, то причины я озвучу… Что же касается терминологии, то «авария» или «катастрофа», определяется очень просто. Есть гибель людей, значит, «катастрофа». Если пострадала только техника, то авария.

— Это как же вы так умудрились восемь самолетов потерять, что все люди живы? Они, что у вас там, спьяну из кабин с парашютами попрыгали?

— Нет, товарищ Мехлис, не спьяну, и не попрыгали. Я не знаю, что доложили вам об этом происшествии, но ситуация, в общем-то, простая. 48-я авиабригада ожидала прилета комиссии ЦК… Встреча представителей ЦК и другого равнозначного начальства в ВВС происходит всегда одинаково. Все самолеты выстраиваются на стоянках, чтобы прибывшие могли сразу же осмотреть состояние матчасти.

— А зачем это делается? Чье это требование?

— Это, товарищ командарм, требование устава внутренней службы от 1937 года. На моей памяти, за единственный раз, когда это требование полностью не было выполнено, командир 4-й бригады был снят с должности с формулировкой «за отсутствие порядка во вверенной части».

— Хорошо, продолжайте.

— Примерно за час до прилета комиссии, на аэродром «Ягодное», на ту же площадку стал заходить аварийный ПС-40, приписанный к штабу округа. У него в воздухе отказали рули. Пилот мог бы, наверное, выпрыгнуть с парашютом, но у пассажиров самолета парашютов не было. Поэтому он попытался спасти и людей и машину. Надо признать, что опыта посадки самолетов с практически не работающими рулями, у пилотов наших ВВС до этого случая не было. В таких ситуациях пилоты всегда покидают самолет, постаравшись перед этим увести его подальше от людных мест. Здесь же, пилот капитан Омелин принял единственно правильное решение садиться на широкую полосу авиабазы. Даже с заклиненными рулями шанс посадить машину у него все-таки был. И он его, как смог, использовал.

— Ну, а что с остальными разбитыми самолетами? Они-то как пострадали?

— Когда самолет капитана Омелина после первого касания отскочил от земли, его развернуло, и понесло на выстроенные вдоль полосы И-15. После сильного первого удара, отбросившего легкий истребитель в сторону, транспортник еще раз развернуло, и он врезался в другие стоявшие рядом машины. Уже после этого аппарат остановился. По счастью, пожара не случилось.

— Раненые есть?

— Кроме ушибов, других повреждений у пассажиров и пилота нет.

— А техника?

— Три И-15 подлежат списанию. На остальных, после замены разбитого оперения и выполнения среднего ремонта, можно будет летать. ПС-40, как это ни странно, почти не пострадал. Замены потребуют винты, колеса и некоторые детали шасси. Что же до статистики аварийности…

На лице главного члена комиссии Ворошилова появилась гримаса неудовольствия.

— Извините, товарищ маршал, но я считаю необходимым доложить, что после введения новой системы контроля, опробованной в соединениях ВВС первой линии, количество необоснованных аварий в ВВС уже снизилось примерно в три с половиной раза. С начала июня мы стали вводить новые правила фиксации всех этапов проводимых ремонтов летной техники, и всех этапов предполетной подготовки. А после полета экипажи пишут свои отчеты. Потом сводим всю эту бухгалтерию, и обычно сразу же находим нестыковки. Теперь у нас всегда имеется возможность практически полностью восстановить все обстоятельства, предшествовавшие любой аварии, и выяснить ее действительные причины. А чаще всего, становится возможным вообще не допускать аварий, вылавливая ошибки и нарушения отдельных разгильдяев в самом начале. Фактически, всего за месяц было выявлено полторы сотни случаев безалаберного отношения к подготовке полетов. Тридцать таких нарушителей были временно понижены в звании, пятеро уволены из ВВС, остальные получили другие взыскания даже за мелкие проступки. ВВС не может позволить себе терять обученные кадры, но откровенных «временщиков» мы будем отсеивать жестоко. И самый главный результат наших нововведений таков. Скрыть следы своей причастности к аварии стало намного сложнее. Так что теперь и диверсиям сможем намного эффективнее противостоять.

— Так что же это? Получается, мы тут с товарищами ложную тревогу поднимаем? Так, значит, товарищ Локтионов?!

— Я, товарищ Мехлис, считаю, что вот такой «ложной тревогой» кто-то умело ввел в заблуждение наше командование. О целях таких действий у меня предположений нет. А вот вашу помощь и заботу о нашей советской авиации, мы, командиры ВВС, ценим высоко. Если бы вместо вот такого нормального разбирательства по существу дела, комиссия и командование РККА, поддавшись на эту провокацию, без разбора применили бы санкции… То боевой учебе и работе ВВС, как и внедрению наших новшеств, был бы нанесен серьезный вред. Сомнений в этом быть не может. Именно за ваш тщательный и беспристрастный подход в расследовании рассмотренного инцидента, мы с товарищами командирами от лица ВВС хотим поблагодарить членов комиссии. Одновременно мы готовим ходатайство об изменении для ВВС положений устава внутренней службы, касающихся выстраивания летной техники на аэродромах. Нам, товарищи, в этот раз очень повезло, что вместо вражеского авианалета на нашу авиабазу свалился всего лишь транспортный самолет.

— Да уж «повезло»…

— …Будь вместо него серия бомб со скоростного бомбардировщика противника и результат был бы гораздо более плачевный. Вот поэтому мы считаем необходимым запретить в ВВС выстраивание самолетов в линию на аэродромах даже в мирное время. Ведь от выполнения этого уставного требования страдает безопасность техники и людей, и как следствие, боеготовность авиационных частей.

— Ладно, командарм. К ВВС вопросов у нас нет. Со своими предложениями по уставам обращайтесь в строевой отдел. А мы с товарищами вас поддержим. Вы и сотрудники штаба ВВС свободны.

— Есть быть свободным, товарищ маршал. Всего доброго, товарищи…

Одетая в синюю форму четверка откозыряв, покинула помещение. Когда дверь за Локтионовым и штабными командирами ВВС закрылась, Ворошилов вышел на середину комнаты и развернулся лицом к членам комиссии. Его поначалу негромкий голос, вдруг зазвучал громовыми раскатами.

— Это что за бардак тут у нас? А? Я вас спрашиваю?!! Мать вашу, «поверяльщики» хреновы!!! Значит так… Того, кто готовил нашей комиссии материалы для проверки ВВС разжаловать нахрен в красноармейца, и на Север его отправить служить. И пять лет… Слыхали меня?! Пять лет, чтоб он там с оленями в обнимку спал, Даже на побывку ни на день не отпускать оттуда этого гада. Нехрен такому в нашем управлении делать. Я вам покажу, как из командования РККА клоунов делать!

Павла не хотела просыпаться. Колесно-рельсовый перестук звучал для нее уютной убаюкивающей мелодией. Состояние между сном и явью, раскрепостило фантазию, и Павла вдруг захотела, чтобы это был не просто поезд. Ей внезапно пригрезилось, что все это происходит с ней в детстве. В интернате она часто мечтала, чтобы когда-нибудь нашедшие ее папа и мама вот так же усадили ее в поезд, и повезли куда-то далеко-далеко. Чтобы вот так же стучали колеса. Чтобы, боясь потревожить ее сон, негромко переговаривались обретенные родители. Чтоб звенели стаканы в подстаканниках и шуршали разворачиваемые на столе гостинцы, своим запахом рождая сонные ленивые желания…

— Товарищ майор, мы уже подъезжаем, вам и вашему подопечному скоро выходить?

— Не беспокойтесь, товарищ, у меня все под рукой.

— У менья тоже…

Шаги проводника стали удаляться, а краткий обмен репликами, безжалостно развеял туман ностальгического полусна. И хотя глаза еще были закрыты, Павла стала не спеша восстанавливать логический контакт с реальностью.

«Эх, такой сон ведь похерили, гады! Это что, мы в санитарном поезде катим? Я же вроде бы только что в Монголии была. Японский истребитель там на полосу сажала. И откуда это в «автолошадной» Монголии поезда? Или это уже Транссиб? А, может, я вообще не там… То есть как не там?! То есть, Монголия… Неужели мне все приснилось! И учеба, и война, и ребята. И Харьков, и Житомир, и Саки, и все наши успехи. Только бы не это! Если это правда, то я снова яду выпью, но на этот раз не втихаря, а прилюдно, как в индийском кино. И перед этим, я еще для усиления экранного эффекта, длинную забористую тираду на «Великом Петровском загибе» выдам. Стоять! А это что еще?!».