Крылья империи

В первопрестольной дел у них больше не было. Можно было ехать в Петербург.

К своему удивлению, на заставе Миних был встречен зевающим офицером в непонятной форме, который оказался голштинским гвардейцем и кладезем полезнейших сведений. Наиинтереснейшим было известие о том, что Миниху возвращается некогда принадлежавший ему дом, из которого поспешно эвакуирована третьесортная коллегия, и что там уже обустраиваются его домашние, вернувшиеся из Вологды, где им пришлось отбывать ссылку. На некоторое время про Баглира просто забыли — правда, предоставив одну из гостевых комнат в его распоряжение.

Дорога. Первейшая и необходимейшая часть повествования про русских авантюристов. Это не Европа! Даже если действие происходит только в столице — так в русской столице расстояние между домами соответствует расстоянию между столицами государств в Германии. На широких дефиле прямых проспектов, еще не одетых в мрамор, найдется место любому маневру — а если нужно место для битвы, к вашим услугам любая площадь. Пешком ходить — ноги отвалятся, в карете ездить — отсохнут от недостатка упражнения. А кроме того — грязь. Нормальная грязь процветающего торгового или промышленного города. Нетрудно вылизать декорацию вроде Версаля — там не люди живут, а так, придворные попархивают. А когда по улицам возят грузы от порта к бирже и обратно, тащат сырье на пусть и не английского масштаба, а мануфактуры, строем ходят солдаты нескольких гвардейских и армейских полков, да и попросту жизнедеятельствуют свыше сотни тысяч человек — сохранить абсолютную чистоту трудно. Петербург в известной мере спасал именно заложенный основателем размах — пот города выступал равномерно на широких улицах, а не на узких. Река, море, дождливый климат и канализация тоже помогали по мере сил. Поэтому, по европейским меркам, город был чистым. Но не настолько, чтобы, ходя по нему пешком, получать удовольствие. Тем не менее, осваиваться в Петербурге Баглиру пришлось именно при помощи пеших прогулок.

Не получали удовольствия и встречные-поперечные. Дело в том, что лошади Баглира дружно невзлюбили. И ладно бы лягались, кусались и отказывались возить на спине — шарахались от него прочь. При необходимости Баглиром можно было остановить атаку кавалерийского эскадрона. Что он однажды, по случаю, и сделал. Правда, это была не атака, а просто проход конногвардейцев по улице для проведения учения (а заодно и пьянки) за городом. Баглир неосторожно попытался перебежать улицу перед длинной, как сороконожка, колонной. Кавалерийские кони, видимо, поняли его не так — и резко встали. Задние напирали на передних, всадники валились на сырые камни мостовой. Оттесненный колонной к самому тротуару встречный всадник тоже вылетел из седла. Баглир подошел не без опаски и помог ему подняться.

— Черт побери! — после нескольких действительно грязных выражений сказал тот, — Спасибо, сударь. Кони просто взбесились. Отчего это?

— Похоже, от меня, — объяснил Баглир, — я, собственно, просто хотел улицу перебежать.

— Так даже от пушек не бывает! Картинка — словно кто влупил по ним тройным зарядом картечи. Красотища! Позвольте представиться: поручик Кужелев, гвардейская конная артиллерия. В отличие от этих хлыщей действительно служим, Шувалов спуску не давал, привыкли. С кем имею честь?

— Князь Тембенчинский, — с некоторой запинкой воспроизвел Баглир свой титул.

— А где служить изволите, ваше сиятельство? — Кужелев заметно поскучнел, — И почему у вас физиономия закрыта?

— Служить, как вы выражаетесь, изволю при фельдмаршале Минихе. То ли секретарем, то ли адъютантом — не разберу. А физиономию закрываю, чтобы люди не пугались как те лошади.

— Ранен? — Кужелев снова был доволен, — а я было вас принял за конногвардейскую, или, хуже того, статскую крысу. Да еще и титул…

— Без титула инородцев на государеву службу не принимают. Так мне ясно объяснил губернатор в Уфе.

Неисповедимым путем оказались они в трактире — не самом дорогом, не самом паршивом. В самую меру. Пропустили — за знакомство, закусили, повторили. Зачесались языки.

— Адъютант — это не служба. Переходи к нам, — уговаривал Кужелев, — люди душевные, и, что по нашему времени редко — честные. А в прочей гвардии и просто с совестью встречаются нечасто. Опять же, фельдцейхмейстер благоволит. Вильбоа, — он перешел на шепот, — конечно, не Шувалов, но протекцию составляет. А после того, как ты Дурново со всем эскадроном вместе в грязи вывалял, тебя у нас примут радостными воплями.

— А вот это? — Баглир постучал пальцем по маске.

— А там что? Ожоги, шрамы — солдата только красят.

— Хочешь — смотри. — Баглир снял маску.

Кужелев сначала себя ущипнул. Пребольно. Потом еще раз.

— Не сплю, — сказал, — значит, пьян. У тебя там перья? И круглые зеленые глаза с вертикальными зрачками?

— Именно. И пьян скорее я, у меня масса тела меньше.

— Ну и ладно, — сказал Кужелев, — Будешь достопримечательностью роты. А ты действительно из Сибири?

— Несколько дальше, — почти честно ответил Баглир. Расстались они приятельски, без малого друзьями.

Вскоре Баглир перезнакомился со всеми товарищами Кужелева. И ни на одного сильного впечатления не произвел. Кроме прапорщика Комаровича, который обещал приучить к Баглиру не только лошадей роты — но и выучить под него персонально верховую.

— Зато потом, господа, можем ни черта не бояться. Чужая конница нам будет не страшна, а от пехтуры мы, конноартиллеристы, всегда успеем удрать.

И помог Баглиру выбрать для себя столь необходимое животное.

Представьте себе реакцию лошади, статной белой кобылы по кличке Искорка, которую Баглир по выбору прапорщика решил купить! Бедняжка рвала поводья от ужаса. И до конноартиллерийских конюшен шла у него в поводу — как на съедение. Даже плакала. Комарович всячески ее утешал и даже плакал вместе с ней, но жестко пресекал любые попытки сопротивления. О хрупкости костей Баглира, продемонстрировавшего конногвардейцам свои наручи для фехтования, он был уже наслышан от Кужелева.

Последующие четыре недели закончились тем, что Баглир стал таким же страстным лошадником, как Комарович, а Искорка вполне сдружилась с новым хозяином, который из лесного хищника превратился для нее в кормящего, чистящего, легкого катающегося на ней доброго знакомца, никогда не забывающего принести что-нибудь вкусненькое.

В седле Баглир сидел поначалу значительно хуже, чем кот на заборе. До тех пор, пока все тот же Комарович не разработал под него специальное. После этого дело пошло на лад, и Баглир начал показывать чудеса джигитовки. Проскочить на полном скаку, в галопе, под лошадиным брюхом для него оказалось простейшим упражнением на ловкость, которое он мог проделывать едва не часами. И Комарович стал выдумывать новые трюки, которые ни один человек сделать бы не смог. Искорка проявляла недюжинный цирковой талант, подстраиваясь под все эти безумства.

Кроме того, Баглир повадился изучать пушки. Начищенная гордость конноартиллеристов была невелика калибром, но зато легка, проста в обращении, надежна и скорострельна, являясь не классической для конной артиллерии пушкой — но гаубицей, или, на русский манер, единорогом. Баглиру она немедленно понравилась. Посидев несколько ночей над бумагами, он принес Кужелеву проект триплекса для этого орудия: как пушки, легкого единорога и мортиры. А заодно и схему лафета, позволяющую использовать любой вариант орудия во всех трех качествах. Сама идея триплекса была в восемнадцатом веке неизвестна. Но народ Баглира, не умея толком сражаться в контакте, издавна предпочитал дистанционные методы боя.

Кужелев же сразу ухватил чертежи лафета и повлек Баглира к Вильбоа. Фельдцейхмейстера, разумеется, застали в Арсенале, отчего-то злого и красного лицом.

— Не суйте мне всякую шуваловскую дрянь! — раздраженно прикрикнул он, и повернулся к офицерам задом.

— Ну и пошел в ж… — негромко добавил Кужелев. Но так, что Вильбоа услышал.