В третью стражу (СИ)

— Тебе туда, Танюша. Иди!

И Таня снова оказалась на пронизывающем холоде, не успев даже толком согреться в неотапливаемом салоне красивого, на взгляд Жаннет, но не слишком комфортабельного автомобиля. А когда, перейдя улицу, подошла к дверям ресторана, еще и дождь начался, — temps de chien [170]! — так что пришлось поспешить. Зато внутри заведения было тепло, уютно трещал огонь в камине, и в прогретом воздухе витали дивные запахи «вкусной и здоровой» пищи. Но, уж так устроен человек! Еще мгновение назад Таня только о том и думала, как ей холодно, как-то незаметно для себя позабыв, что вообще-то она «при исполнении», и вообще обо всем позабыв из-за знобкого, пьющего жизнь, холода. И об Олеге — жив или нет? И об ожидаущем результатов этой встречи Штейнбрюке, оставшемся «до выяснения обстоятельств» в гостинице. А потом вошла в ресторан, ощутила тепло, расслабилась и… захотела есть, втянув носом дразнящие запахи жареного мяса и какой-то выпечки. Но стоило ей обвести взглядом невеликих размеров ресторанный зал, как и холод с голодом сразу же стали неактуальны. Из-за столика у дальней стены навстречу ей поднялся высокий мужчина в темном костюме и фиолетовой — в полоску — рубашке. Встал, поправил черный шейный платок, и у Жаннет даже дыхание перехватило, когда внимательные голубые глаза пробежались по ее фигуре, чуть замедляя движение на «акцентированных элементах экстерьера», как говаривал кто-то из ее студенческих еще приятелей, и остановились, наконец, на лице.

Взгляды встретились, и … как она оказалась за его столиком? Вот вроде бы только что вошла и остановилась — что называется, на пороге — наслаждаясь теплом и запахами, оценивая обстановку, и вот: сидит уже рядом с ним, и в одной руке у нее зажженная сигарета, а в другой — пустая рюмка из-под коньяка.

— Здравствуйте, фройлен Буссе. — Легкая улыбка скользит по четко очерченным губам. — Как добрались? Надеюсь, вы в порядке?

— Я… Да. — Кивает она и возвращает рюмку на стол. — А?…

— Благодарю вас. — Серьезно отвечает Баст фон Шаунбург и наливает ей еще. — У меня все благополучно.

— Жена, дети? — Острит Жаннет на автомате и вдруг спохватывается: «Черт! Что я несу?!» Но сказанного не воротишь. — Прости…те.

— Все в порядке, — делает отстраняющее движение он. — Вы верно голодны? Я взял на себя смелость заказать нам обоим айнтопф из говядины по-бельгийски… его здесь удивительно хорошо готовят… с пивом.

— О, это замечательно! — Через силу улыбается она, не в силах отвести взгляд от его глаз.

«Да, что это со мной?! Что?»

— А вот и наш суп!

Но, кроме торжественного появления супа, в это же время произошло и еще кое-что, что, скорее всего, куда важнее, «простых радостей желудка». Официант с подносом, уставленным тарелками, еще только показался в дверях кухни, когда открылась входная дверь и на пороге появился высокий молодой мужчина в пальто с меховым воротником — бородка, дымчатые очки… «Где я его?… « — коротко кивнул Басту и снова скрылся на улице.

— Ну вот, — улыбается фон Шаунбург, и сквозь чужое, пусть и чертовски привлекательное лицо, проступают знакомые по Москве черты Олега. И пусть это всего лишь плод ее воображения, но такой… такой Баст нравится ей куда больше.

— Ну вот, — улыбается Олег. — Хвост твой мы благополучно потеряли и можем, соответственно, спокойно поговорить. Но сначала еще по рюмочке и за суп! И делу время, и потехе час.

    Было уже далеко заполночь, когда на такси подъехали к гостинице «Мозамбик». Причем здесь именно эта африканская колония, да еще и не бельгийская, как объяснил Олег, а португальская, — понять было невозможно. Но, с другой стороны, хозяин — барин: отель, мимо которого они проехали пятью минутами ранее, вообще назывался «Bloom». То ли «расцвет» по-английски — но почему тогда по-английски, не говоря уже о смысле? — то ли просто Блюм. Вполне приличная, надо сказать, еврейская фамилия… Но тогда и «Мозамбик» может быть, pourquoi [171]бы и нет?

Однако продолжить забивать голову глупостями Тане не дали. Олег не дал. То есть, разумеется, herr фон Шаунбург, dégueulasse [172] немецко-фашистский!

— В каком он номере? — Холодно спросил Баст, когда они оказались в фойе.

— В тридцать седьмом… — Она все делала так, как приказал ей сделать Штейнбрюк, возможность «отрыва» тоже рассматривалась. То, что Шаунбург подстраховался и не пошел на встречу сразу, а предварительно поговорил с ней tête à tête [173], выясняя обстоятельства, говорило только в его пользу. Серьезный человек, с которым можно вести дела.

— Тридцать седьмой, я вас правильно понял? — И взгляд холодных, ставших сейчас почти стальными глаз.

«Тридцать се… ох! Его же в тридцать седьмом, кажется… Совпадение?!»

— Да.

— Великолепно! Fine a l'eau [174]! — Бросил он коротко портье.

— Куда прикажете? — Ничуть не удивившись, спросил портье.

— В тридцать седьмой номер. — Ответ фон Шаунбурга прозвучал уже от лестницы.

— Изволите, что-нибудь еще?

— Да, пожалуй, — не оглядываясь, ответил Баст. — Две большие чашки cafe au lait [175]…

«Alboche [176]… — раздраженно подумала Жаннет, сразу оценившая жест Шаунбурга. — Что с колбасника взять? Si sabrer [177]… галантен до ужаса, а по большому счету, ну кто я такая, чтобы для меня кофе заказывать?»

— Представите меня своему der Chef [178] и идите… отдыхать, — сказал фон Шаунбург, словно подслушав ее мысли.

«Что и требовалось доказать…»

Первый этаж, второй… Немец шел, как заведенный. Казалось, случись оказия, он так и до неба будет шагать.

Третий этаж. Коридор. Потертая ковровая дорожка гасит звуки шагов. «? 37».

— Здесь.

— Я вижу, — кивнул Шаунбург и отошел чуть в сторону. — Прошу вас, фройлен.

Жаннет постучала, услышала голос Штейнбрюка — «Войдите!» — и толкнула дверь.

— Густав, — сказала она, переступив порог. — Я рада, что ты не спишь. Это Карл, — указала она на вошедшего вслед за ней Себастиана. — Думаю, вам есть о чем поговорить. А, я, пожалуй, пойду спать…

— Да, милая. — Улыбнулся товарищ корпусной комиссар, как если бы приходился Жаннет добрым дядюшкой, а не всесильным начальником. — Отдыхай, а мы пока с господином …

— Ригг. — Чуть склонил голову Баст. — Карл Ригг, к вашим услугам.

— Густав Мейнерт, — протянул руку Штейнбрюк.

«Цирк… Шапито».

Разумеется, Штейнбрюк понимал, с кем имеет дело. Знал, ждал… почти всего ожидал от опасного и в меру таинственного человека по имени Себастиан Шаунбург, но реальность превзошла ожидания. И этот гребаный der germanische Mann [179] сумел удивить Штейнбрюка — жизнью битого, наждаком тертого и огнем пытанного разведчика-коммуниста. Семь человек «наружки», много это или мало? Вечером, в непогоду, на полупустых улицах чужого города — когда любой человек торчит, как мишень в тире — этого должно было хватить за глаза, но не хватило: фашист увел das kleine Luder [180], как вор бумажник. Ловкость рук, господа-товарищи, ловкость рук… и никакого мошенничества. Быстро, красиво, на глазах у обалдевшей от такой наглости публики.

«Твою мать!» — Выругался по-русски Отто Оттович и закурил очередную папиросу, но табак не помогал. Во рту было горько и сухо, а на дворе сырая холодная ночь, и совершенно непонятно, как ко всему этому относиться. То ли пора уже бить тревогу, то ли обождать до утра — авось, обойдется, как говорят русские Genossen…