Дело непогашенной луны

— В-ва-а! — ошеломленным хором сказали два других борца за справедливость, на всякий случай отступив еще на шаг.

— Ну что? Что? — Баг вдруг оказался в полушаге от простоволосого, стальными пальцами сдавив его руку, ухватившуюся было за кинжал. Сильно нажал на запястье. Рука горца тут же онемела. — Хорошо подумали? — Мазнул взглядом по двоим другим, решившим прийти на помощь сотоварищу. Горцы остановились, в нерешительности поглядывая друг на друга. — Довожу мудрость: люди делятся на тех, у кого есть геморрой, и тех, у кого он будет. Вы к какому сорту себя относите? — И, видя, что перед погромщиками во весь рост встала проблема выбора, а схваченный им фузян, повинуясь нажиму на кисть, уже согнулся, постанывая, почти в пояс, резко дернул его вверх, а потом толкнул в сторону приятелей. — Идите куда шли. Не доводите до крайности. Смелые мужчины.

— Гоба, тэбе нармално? — Горцы сверлили Бага злыми глазами, а лишившийся папахи баюкал травмированную руку. — Э, нехорошо делает…

— Почему же? — Ланчжун пошел на них неторопливым шагом. — По мне так очень хорошо.

— Эхэй! Сата! Багар! — раздалось откуда-то из надвигающейся темноты. — Суда ходи! Айда! — И еще что-то требовательное, по-горски.

— Потом, да? — отступил уже двинувшийся к Багу с кинжалом в руке очередной фузян. Ткнул в его сторону пальцем. — Я тебе запомнил. Потом. А сейчас дэло дэлать надо! — И вся троица, оглядываясь и недовольно ворча по-своему, скрылась за углом.

— Очень жаль… — пробормотал ланчжун, провожая их взглядом. — Очень жаль… Пойдемте, Гюльчатай. Вы в порядке?

— Да, — сквозь слезы улыбнулась ему девушка. — Только вот телефон… Ой, мар Лобо! Давид! Они же наверняка и нашу чайную тоже…

— Очень возможно, — согласился Баг. — Звоните, — протянул он ютайке свою трубку. И достал пачку «Чжун-хуа».

Неподалеку звенели стекла.

— У нас пока все в порядке, — сообщила Гюльчатай. — Давид сказал, что в «Картлияху» очень неспокойно, перед чайной бродят какие-то люди, но ворота заперты и их пока никто не пробовал выбить…

— Какое же это у нас тысячелетье на дворе, вах… Кто-то в космос летает, кто-то гены пересчитывает… А тут добрые люди ворота крушат. Поспешим, — сказал ланчжун. — Как короче?

Сумерки спустились на прекрасный древний Теплис.

— Не понимаю, решительно не понимаю, — покачал головой Баг, быстро шагая по темной улице. Гюльчатай-Сюзанна Гохштейн шла рядом, сумка с кошкой свисала с ее локтя. Беседер сидела смирно. Судья Ди, позвякивая подвесками на ошейнике, трусил как раз под сумкой. — Сегодня на площади я видел толпу разъяренных людей, которые были почти готовы убить, растерзать…

— Давид мне рассказал, — кивнула Гюльчатай. Она заметно успокоилась — настолько, насколько это было возможно в подобной обстановке; видимо, общество Бага весьма ободряло горную ютайку. — Там были Ираклий, Месроп, брат их видел — это наши соседи… Они кричали на Давида вместе со всеми. Давид сказал: ему казалось, будто он видит кошмарный сон… За что?! И еще был этот… — Девушка вздрогнула, даже передернулась. — Он часто говорит в чайных про нас. Про то, какие мы неблагодарные… Люди его слушают… Раньше не очень-то внимание обращали, но уж сегодня…

— Кто такой — этот?

— Ну… Как вам объяснить, вы же не тутошний, никого не знаете, а Теплис — городок маленький, все на виду… А вы знаете, мар Лобо, чем закончилось сидение в меджлисе?

— Нет. Откуда? Я ушел раньше. К вам спешил.

— А я вам говорю: маленький у нас городок. Любая новость быстро до всех ушей доходит, только вот правда или нет — это сказать наверняка очень трудно. Понимаете?

— Понимаю… Так и что же там, в меджлисе?

— Говорят, — Гюльчатай произнесла это слово с нажимом, — говорят, что какой-то ютай пытался обмануть собрание. Вот так вот взял — и всех народных представителей обманул. Заявил, будто трактат обо всех сразу написан — стало быть, и о ютаях тоже. Но потом… Потом вмешались какие-то люди. Приехали, как… как Давид, но их — пустили, потому что с ними много журналистов было, а у нас журналистов чтут… И вот эти люди… особенно женщина… они якобы точно знали, что в «Арцах-намэ» говорится о фузянах. А ютаи только сбить всех с толку хотели и примазаться — они, мол, тоже самые гостеприимные… Представляете? И вот когда это стало известно — что ютай в меджлисе на такую подлость решился, пока тут, на площади, Давид ему отдельную еду нес, — все как с цепи сорвались…

— Ерунда-какая-то… — хмыкнул Баг. — Вы меня простите, Гюльчатай, но я в Теплисе всего ничего, а уже окончательно запутался в местных делах. — («Глаза б мои дел этих вовсе не видели», — подумал Баг). — Это все, извините, идиотизм какой-то: запереть уважаемых людей в четырех стенах, не давать им есть, потом чуть не побить ютаев… И все из-за таких пустяков!.. Разве так решают, кто лучше? Нет, я не понимаю. Не понимаю! — покачал головой ланчжун после паузы. Гюльчатай молчала. — Вот скажите мне… — осторожно начал он и запнулся.

Как такой вопрос задать потактичней?

— Вы вроде бы люди разумные… — наугад начал Баг. — Но тогда почему?! Я имею в виду, зачем ваш уважаемый брат…

— Зачем мой брат и другие были сегодня у меджлиса? — Гюльчатай искоса глянула на Бага и вновь опустила глаза. — Ну вот вы, мар Лобо, соблюдаете пост, ходите в церковь к исповеди, к причастию…

— Я буддист, — просто ответил ланчжун. И на всякий случай уточнил: — Правда, скорее стихийный.

— Ну не суть важно… Вы ходите в храм, возжигаете там курения, возносите молитвы… — Чувствовалось, что в знании буддийских ритуалов Гюльчатай не была особенно сильна. Впрочем, ланчжун еще меньше понимал в обычаях иудейских. — Ну… словом, делаете то, что делаете… И это для вас — правило. Так?

— В общем, да. Так, — кивнул Баг.

— Вот и у ютаев есть свои правила, обычаи и обряды, которые положены нам от века и которые мы не имеем права, не можем, пока мы — ютаи, нарушать! Неужели же это непонятно?

— Отчего же, вполне понятно.

— Вот потому Давид и отправился к меджлису. Он знал, что саахи с фузяиами никого не выпустят, и сказал: его долг помочь единоверцам не впасть в грех, не осквернить себя. Это же так просто! Просто! — Гюльчатай почти плакала. — Иначе было нельзя! А жестокие люди их все равно не пустили.

— Но… Понимаете, дело в том, что… как бы это сказать… — замялся Баг.

— Говорите как есть. — Гюльчатай посмотрела ему прямо в глаза. — Вы честный, искренний человек, я это чувствую, а понимание придет через слова.

— Появление вашего брата с его грузовиком вполне можно было истолковать так, будто ему и его единоверцам просто безразличны другие. Саахи. Фузяны. Любые. Вообще та проблема, из-за которой весь этот сыр-бор, ну — в меджлисе. Проблема смешная, но люди-то переживают всерьез! К серьезным переживаниям всегда надо относиться бережно. А Давид явился на площадь, будто заботясь исключительно о своих. Не так?

— А кто еще о них позаботится? Кто еще поймет их так, как это могут сделать только свои?! Не мы же придумали, что меджлис должен голодать. Не про нас этот их трактат!

— Да ведь представителями меджлиса ваших единородцев избрал весь тут живущий народ, они же правят им наравне с остальными избранниками — стало быть, им надо разделять с народом и все его заботы. Не то какие ж они представители и правители?

— Да, но…

Они уже были неподалеку от «Приюта горного ютая» (благодаря стараниям Гюльчатай путь пролегал по тихим окраинным улочкам, и встреч с погромщиками им удалось избежать). Но тут совсем близко, за углом, грянул ослепительный звон бьющегося стекла, а потом раздались крики и грохот.

— Вы заходы сзади! — неслись вопли. — Чэрэз черны ход! А мы отсюда!

— Га-а-а-а!!!

— А! Они бьются!

— Зар-рэжу!!!

— Давид!!! — тонко вскрикнула Гюльчатай, рванувшись вперед.

Навстречу вылетел высокий саах: в развевающемся халате, со здоровенной палкою — уже не посохом, но полноценной жердиной, — и Гюльчатай, столкнувшись с ним, с коротким воплем упала наземь, а палка, которой орудовал горец, со всего размаха обрушилась на оброненную ютайкой сумку.