Не-Русь (СИ)

Не будешь учить своих женщин стихосложению и музицированию — станешь хохочущим китайским совком для мусора эпохи Цинь. Это же очевидно!

Вот только где столько цитр набрать? Может, им балалаек хватит?

Отдельное письмо Акиму Яновичу.

О-ох…

После моего побега из Смоленска, Акиму пришлось «расхлёбывать последствия».

С княжеской немилостью… покуда расхлебался без летальных исходов. Для него такие конфликтные ситуации — не новость. Да и вообще — Ромочка Благочестник для Акима… «Помниться, пошёл как-то Ромочка на горшочек. Да не донёс…».

А вот в вотчине Аким нарвался на… на собственную несостоятельность. Ну не тянет он структуру такой сложности! Собственная некомпетентность в сочетании с ползучим саботажем. Пристальный интерес властей и сопли веером в семье — так, приправа.

И вот теперь я, который всех его бед — виновник, всяких грустей, печалей и гадостей — первопричинник, предлагаю ему ликвидировать вотчину. Его собственность. Его статус.

Не надо иллюзий — речь идёт именно о ликвидации. Земля без людей — не владение. Он, соответственно — не боярин. Первый же княжеский смотр, после полученных нами за фальшивку — «частицу креста животворящего» — «заповедных лет» — это покажет. Если не случится раньше: ревизия там, инспекция, «ввиду явной неспособности», «при очевидном несоответствии»…

«Хозяин — барин» — русская народная пословица. В смысле: как князь скажет — так и будет. Причём исключительно в рамках закона, согласно исторически сложившейся системе традиций и правил. Исконно-посконно.

Я для Смоленского князя настолько одиозная личность, да ещё нынче связавшаяся с вечным противником — с Боголюбским, что Акима… «деклассируют» по любому. Понимает ли он это? Что все его достославные личные геройства, многолетняя верная служба… против моих… вывертов — не перевесят.

Выхода у деда нет — только перебираться ко мне. Куда? В приживалы?!

Он — всю жизнь! Верой и правдой, не щадя живота…! А я четыре года по-подпрыгивал и всё — в дерьмо жидкое.

Вот я поманил деда… Богатством, шапкой… Уважением его прежних сотоварищей… Он же и сам по себе — на всё это имеет полное право! Я ж там только… где-то словечко вставил, ножкой шаркнул, по болотам побегал, с психами мутными потолковал… Ничего серьёзного, важного, величественного, благородного… Это ж он, Аким Янович Рябина, славный сотник храбрых смоленских стрелков, в битвы ходил, службы служил…! И вполне заслужил спокойную достойную старость. В покое и богатстве, в уважении и почитании…

А Ванька плешивый не только всё испортил, но и имеет наглость требовать: «отдай мне всё твоё». А Акиму куда? Из тёплого, уютного терема — да за тридевять земель?! На какую-то Стрелку?! В поганские земли, в сырую землянку?!

Вот как он сейчас в Рябиновке — рявкнет! Ножкой — топнет, матом — скажет… И не за имение да мучения, а за воли его преклонение. За то, что ему, «мужу доброму» под сопляка-пасынка приблудного — приходиться преклоняться да слушаться. А не по своему уму-разуму в покое да в достатке жить-поживать.

Только покоя ему нигде не будет. Потому что попаданец — всегда разрушитель. Я, конкретно, разрушил его жизнь, его старость. Едва Ромочка решит, что можно тихо «прибрать» Акима — приберут. Не сомневаюсь, что его уже сейчас — «пасут» и используют «в тёмную». Вот я пишу письмо и предполагаю, что читать его будет не только Аким, не только рябиновские, но и «княжьи потьмушники». Которых, например, нельзя лишать надежды на моё возвращение куда-то… под смоленскую юрисдикцию. А Акима наоборот — не надо обманывать, я в Рябиновку возвращаться не собираюсь.

Рябиновская вотчина оказалась самовосстанавливающимся организмом. Я выводил оттуда людей, но если изымалась не вся группа, если, взамен мастера оставался подмастерье, если оставались оборудование и инструменты, то вскоре команда восстанавливалась. Приходили новые люди, становились к печам и станкам, учились «с голоса», «по образцу», включались в техпроцесс. По готовому, накатанному… лишь бы оставался достаточно деловой и достаточно знающий человек. «Были бы кости — мясо нарастёт».

Причины прихода… в уровне благосостояния, достигнутый в прошедшие годы. Мелочи вроде «бабской присыпки». В отсвете моей репутации удачливого «Зверя Лютого» на моих управителях. Но главное: раскорчёванная под пашни земля, вычищенные заливные луга. И, конечно — «белые избы». «Хочешь жить по-боярски — иди в Пердуновку. Там смердам терема поставлены».

Вотчина постепенно сжималась, утрачивала разнообразие направлений деятельности. Но годами я мог, при очередном конфликте во Всеволжске:

— Да откуда ты это возьмёшь?!

Честно ответить:

— Из Пердуновки пришлют.

И это затыкало рты недовольным.

«Головка» каравана переночевала у Стрелки. Ещё затемно позвали к Боголюбскому. Не на княжеские струги, а наверх.

Стоит будущий Великий и Святой князь Андрей свет Юрьевич на самом краю, над волжским обрывом, на посох опирается, во все стороны поворачивается. Предрассветный мир обозревает. И «Русский мир», и не-русский. Над великими русскими не-русскими реками. Слово «Волга» — из скандинавских языков, «Итиль» — из тюркских, «Ока» — из угро-финских.

Картинка — прямо по Пушкину:

Очень символично. Тем более, тут даже две реки. И тоже куда не глянь — везде «приют убогого чухонца». В смысле: угро-финна.

Стоит один, свита шагов за 20 отогнана. Я — тишком к нему, призадумавшемуся, и на ухо:

— Выглядываешь кого, государь?

Он так дёрнулся… чуть вниз не слетел.

— Ты…! Псих ненормальный! Гос-с-споди… Вечно часом с квасом. То — Андрейша, братишка. То — государь. Ты уж выбери чего-нибудь одно.

— Так ведь — и то, и то — правда. И что брат, и что государь, и что Бешеный, и что Катай. Это всё твои… грани. Как у диаманта, в индейских землях искусно огранённого.

— Ну ты… Ты, Ваня — льстец!

— Нет, Андрей, я просто умный. Лесть — это обман, ложь. А мне лжа заборонена. Сказать приятное доброму человеку на дорожку… Мы ведь с тобой не вскоре свидимся. Ты там… побереги себя. По моему пророкизму тебе ещё жить и жить. Но… аккуратнее.

Андрей аж захлебнулся от моей наглости:

— Ты…! Ты, Ванька…! Это ж ты тут! У мордвы на зубах, у речных шишей поперёк горла! Я ж домой, в Боголюбово иду, за стены высокие, за запоры крепкие! А у тебя… ни кола, ни двора! Злыдни-вороги из-под каждого куста! И ты мне ещё советы поберечься даешь!

— Потому и даю. Что ты в дом свой идёшь. А у меня тут — все враги снаружи. Тебе, брат, тяжелее.

Хмыкнул, головой дёрнул, ушёл. После Янина о Кучковне, о его детях, об Ану… ни слова. И про пророчества насчёт — что, когда, как умрёт… Православная традиция отрицает дар пророчества: грядущее ведомо одному лишь господу. Но знать-то хочется! Опять же — эта хохмочка с падающими стаканами… Виноват — кубками.