Мы всякую жалость оставим в бою…

Сглазил! Впереди встает столб разрыва. Ого! Шесть дюймов, не меньше! А то и все восемь! И тут же еще! И еще!!

В наушниках взволнованный голос Рубашевского:

— Утес! Утес! Я — Скала-1! Атака противника! Повторяю: атака противника! До полка танков, до бригады пехоты. Веду бой!

— Держись! Сейчас будем!

Связь с Одинцовым. Его разведка тоже доложила. Обе колонны разворачиваются в боевой порядок. Впереди мы: у противника танки, и нечего гробить своих мотострелков на дурацких британских железках.

— Савчук! Давай вперед быстрее!

Тяжелые ЛК-7 ревут дизелями и убыстряют ход. Я подтягиваюсь к ним и иду следом. Мой командирский «Корнилов» имеет чуть поменьше снарядов, за счет второй радиостанции, но драться мы тоже можем. Особенно, если учесть, что наводчиком у меня — прапорщик Колыбанов! Зиновий отказался от взвода, и сейчас он — мой штабной офицер, а, кроме того, мой личный наводчик! А если кто не знает, Колыбанов это мгновенная смерть для всех, кого он видит в окулярах своего прицела…

Нет, это даже не смешно! Я не верю своим глазам, и высовываюсь из люка с биноклем. Точно: «Матильды!» Вы б, господа британцы, еще «Маленького Вилли» против нас послали! По полю неуклюже ползут десятка три машин, со смешными двухфунтовками, чьи тоненькие хоботки жалко торчат из башен странной формы. А разведка сообщала, что у них что-то новое появилось. Ну, ладно, будем этих уничтожать…

— Зиновий, давай!

— Слушаюсь, господин полковник!

— Начинай!

Колыбанов, ощерив в улыбке зубы, быстро наводит пушку. Удар! Танкист вздрагивает на боеукладке, и шипит, прижав к голове остатки ушей. Есть! «Матильда» останавливается и окутывается дымом. Ого! Кто-то из «семерок» тоже попал. Перун-милостивец, вот это — да! Куда-то медленно улетает кусок башни, а сам танк исчезает в жутком пламени разрыва. Когда все кончается на поле сиротливо стоит… а, что это, собственно, такое? Какая-то ванна на гусеницах… Господь-вседержитель, да это ж низ корпуса. А все остальное где? Нету! НЕТУ!!!

Сквозь боевые порядки англичан мы проходим легко, как камень, брошенный сквозь струю воды. Позади остаются лишь дымящиеся остовы британских машин. Но английская пехота успевает залечь, и теперь Одинцову будет сложновато достать «томми». Если, мы, конечно, уйдем вперед, а не останемся помогать соратникам. Но мы не уйдем…

Через два часа все кончено. Мотострелки сгоняют уцелевших англичан к нашим танкам. Пожалуй, Одинцов прав: стоит допросить первых регуляров, попавших к нам в руки на предмет возможного сопротивления в Лондоне. Эт-то что такое? Один из ротных Сенявина, мой старый знакомец еще по Испании, капитан Булгарин выскочил из танко и теперь вдохновенно лупит какого-то британского офицера. «Прекратить! Немедленно Прекратить!..»

— Господин полковник, да Вы что не видите, кто это?!

Батюшки! Вот уж воистину: не ждали, не гадали… Передо мной, мучительно кашляя, медленно поднимается с земли тот самый майор, которого все мы так хорошо помним по Бильбао. «Сочтемся!» Правда, теперь он — подполковник…

— Я — офицер британской армии и я требую… — начинает он, видя мои погоны.

Я усмехаюсь. Затем беру его за лицо и чуть поворачиваю к свету. Сомнений нет: он!

— Когда-то, расставаясь с Вами после незабываемой встречи в Бильбао, я и все мои люди обещали Вам, майор, что мы еще увидимся. Мы привыкли выполнять свои обещания. Простите, что заставили ждать.

Это сильнее меня, и я, с чувством глубокого удовлетворения, ввинчиваю ему в печень кулак. Он сгибается. Да разогнись, разогнись — я ведь только начал. А чтобы было легче разгибаться — на тебе, сапогом… СТОП! Что это я, в конце-то концов. Хватит, хватит…

— Капитан Булгарин!

— Я, господин полковник!

— Этого больше не бить. Постарайся мне его сохранить целым, чтобы в тайге не сразу загнулся.

Булгарин козыряет. Он настолько любезен, что переводит мои пожелания британцу. «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом?» Поживем — увидим.

Сквадрен-лидер Фриц Штейнбаум. Уэст-Маллинг

Это настоящий ад. День и ночь тысячи самолётов идут на Британию. Русские, итальянские, германские. Мы почти непрерывно находимся в воздухе, но, если быть откровенным, то толку от нас немного. Все измотаны до последней стадии. Машины выработали все мыслимые и немыслимые ресурсы. У многих пилотов нервное истощение, они не в состоянии больше летать. На несчастную Британию каждые сутки падают тысячи тонн бомб всех видов: фугасные. Зажигательные. Осколочные. Беспрерывно горят дома Лондона. Фашисты озверели. Они уничтожили сеть радарных станций на побережье, и теперь мы не имеем системы раннего предупреждения об их налётах. Иногда кажется, что мы сражаемся с гидрой, у которой вместо одной отрубленной головы вырастает две. Я лично сбил два бомбардировщика за прошлую неделю, но вместо них прилетело двадцать. И они разнесли наш аэродром в клочья. Пилотов сбитых машин в плен не берут. Местные жители, как правило, добираются до них раньше, чем наш солдаты, и я им не завидую. Легко они не уходят из жизни. Правда, и лётчики стараются в плен не попадать. У них такие машины, что даже подбитые самолёты оттягиваются под защиту своих товарищей и уходят назад, во Францию. А их истребители — это вообще ужас всех наших пилотов. Особенно эти новые реактивные машины, мы даже не знаем, как они называются. Разделяем их на два вида, и только. Они бьют нас, как хотят. Мы же только обороняемся. И безуспешно. Не хватает многого: топлива, продовольствия, боеприпасов. Иногда мы бессильно смотрим на проплывающего над нами врага, не имея возможности поднять свои машины в воздух. Взлётную полосу не успевают ремонтировать. Уцелевшие машины стоят в выкопанных под землёй капонирах. Мы живём там же. Я предчувствую близкий конец Англии. Как же они были недальновидны! Почему допустили такое?! Почему позволили Тройственному Союзу набрать такую силу и мощь?! Надо было сразу начинать войну на истребление, бомбить их города, убивать всех, не жалеть никого, топить их корабли. Сбивать их самолёты! Организовать прямую интервенцию. Чего они боялись? Чего? А теперь уже поздно. Америка предала нас, они надеются отсидеться за океаном. Глупцы! Покончив с нами, союзники разотрут Японию в порошок и затем прикончат и САСШ…

Сигнал на вылет. Я привычно занимаю место в кабине «Харрикейна» и запускаю мотор. Невольно вспоминаю, каким грозным красавцем он казался мне в недавние годы учёбы. И каким же тяжёлым и неуклюжим «гробом» оказался по сравнению с самолётами «союзников». Пока англичане почивали на лаврах, их учёные ушли далеко вперёд. Чихнув, двигатель выбросил облачко сизого дыма. Бешено завращался винт. Прогрев, отмашка выпускающего. Истребитель нехотя начинает свой разбег, и я ухожу в темнеющее на глазах небо, в котором уже загораются первые звёзды. Внизу плывёт земля. Уже идут ожесточённые бои на земле. Они высадили вначале воздушный, а затем морской десанты, легко смяли оборону и сейчас продвигаются к Лондону, где идут ожесточённые уличные бои. А вон и враги, легки на помине: чёткий, как на параде строй «Хе-177». Жуткие машины. Почти тринадцать тонн бомб. Невероятная дальность, мощнейшие двигатели по четыре с половиной тысячи сил. Пять человек экипажа. Две пушки и четыре крупнокалиберных пулемёта. Откуда ни подступись — повсюду тебе в лицо смотрит смерть. Где снарядом в тридцать семь миллиметров, а где пулей в двенадцать и семь. Гады идут плотным строем. Даже без истребительного сопровождения. Чего им бояться? Не меня же? Где мне драться с ними со своим винтовочным калибром? С их забронированными моторами и кабиной? Но долг — это долг. Я заваливаю косую полупетлю и начинаю плавно пикировать на ведущего. О, чёрт! Меня засекли! Как они сумели?! Мгновенно ко мне густой сетью тянутся струи трассеров. Чудом уворачиваюсь, и в свою очередь открываю ответный огонь. Бесполезно… Громада бомбардировщика легко уходит от огня небольшим поворотом, что позволяет его стрелкам усилить огонь по мне. Но как они меня видят?! Поднимаю голову и в тот же миг проклинаю себя: я настолько измотан, что захожу на противника со стороны полной Луны. Мой силуэт великолепно проецируется на её жёлтом фоне. В тот же миг снаряд взрывается в двигателе, и тот начинает чихать и дребезжать. Стрелки приборов неумолимо ползут в красный сектор. Боже! Он разбил мне радиатор! Это конец! Что же, я покажу, как умирает настоящий интернационалист! У меня не больше минуты, потом мотор заклинит и всё. Доворачиваю машину прямо на ведущего врага и посылаю сектор газа вперёд, до упора. Массивный «Харрикейн» нехотя догоняет тяжёлый «Гриф» и ещё вращающийся пропеллер врезается в хвостовое оперение, кроша дюраль. Удар! Треск! Я прихожу в себя в воздухе. Могучий инстинкт самосохранения заставляет меня выдернуть кольцо парашюта. Хлопок! От резкого рывка колени больно бьют по подбородку. Это немного приводит меня в себя. Замечаю немного поодаль ещё купола — это «гунны». Взгляд вниз — там настоящий фейерверк! Яростный бой. Но кто кого?! Вижу, что нас сносит к месту наиболее яростной драки, но не могу сориентироваться. Очень темно. Проклятье! Треск, рывок, удар обо что-то твёрдое такой силы, что перехватывает дыхание и темнеет в глазах. Ничего не вижу, но чувствую, как меня подхватывают под руки и куда-то тащат. Наконец туман перед глазами рассеивается, и я вижу, что это враги: союзные десантники. Плен. Плен?! Никогда! Но поздно — мои руки уже крепко связаны, вырываться бесполезно. Мы в каком-то подвале, вроде. В углу горит керосиновая лампа. Возле неё сидит радист, прильнувший к передатчику. Возле меня здоровенная морда, а напротив целый подполковник люфтваффе. Он смотрит на меня не как на врага, а вроде как с любопытством. Интересно, откуда здесь взялся лётчик? Да ещё в таком чине? И тут до меня доходит — это же я его сбил. Повезло гаду. Откуда — то приносят кофе. Узнаю по запаху. Подполковник жадно пьёт, затем косится на меня и подносит кружку к моим губам. Гордо отворачиваюсь. Тот пожимает плечами и допивает. Затем делает знак охраннику, и меня утаскивают за дверь. На расстрел? Нет. Запирают в какой-то конуре… Как медленно течёт время…