Паутина

— За Фому мы выпьем, друга дорогого… Мир еще не видел мудрого такого… Чародей великий прибыл к нам на праздник… Весь он луноликий, хоть большой проказник… Радугой морозит, звездами ласкает… А как глянет в очи — искры высекает… Всех он нас полюбит, всем залезет в души… Всех он приголубит: девок, баб, старушек… Мы красавца станем целовать прилежно… Сбросим покрывала тканей белоснежных! Пей до дна, пей до дна, пей!

Тут Леса, Надю и Роя подхватил хоровод, и живая цепочка потекла вверх, обвивая безлесый склон сопки, навстречу пылающим кострам. У ближайшего огня распевали частушки самого вольного содержания.

И еще было великое множество частушек, куда непристойней, но хоровод унес их дальше — к следующему костру. Тут у огня ведьмы устроили соревнование: кто больше молока уворует? На огромных весах-коромыслах взвешивались бадейки, в них ведьмы-претендентки срыгивали сливки от коров, стоящих где-то в чужих хлевах за много верст от сборища.

У четвертого костра шел обмен опытом.

— Чтобы добраться до коровы, которую хозяева хорошо охраняют сами и стерегут оберегами, — поучала молодая красавица ведьма (правда, Лесу она вовсе не показалась молодой, было ей явно за двадцать, да и красавицей, тоже: разве сравнишь с Надей Ёжкиной?), — нужно сплести льняную веревку и перекинуть через сук калины. — Ведьма так и поступила. Нов не понял, откуда взялся куст калины с красными прозрачными ягодами и семенами внутри в виде сердечка. — Берем в руки оба конца и начинаем доить, приговаривая: «Доись, Зорька; у таких-то и таких-то». А каких — сами называйте…

Из-под рук ведьмы в подставленное деревянное ведро брызнули две тугие струи. До чего же изобретательны ведьмины отродья, восхитился Лес.

У пятого костра колдун превратился в гулянку и теперь один в пару дюжин рук играл на гуслях, бегал пальцами по дырочкам свирели, бил в бубны и барабаны, звенел бубенчиками, а ногами выделывал кренделя. И все вокруг него плясали и пели:

У шестого костра лысый, как яйцо, колдун рассуждал:

— Некоторые глупые люди считают, что у колдунов вся сила в волосах. Но взгляните на меня! — и хлопал по лысине, отражавшей луну, как озерная гладь. — Совсем другое дело — яйца…

У седьмого костра одинокая ведьма вызвала смерч, который поднял в воздух весь хоровод и понес по небу прямиком к восьмому. Там другая ведьма показала им, как отдаивать чужих коров с помощью ножа, вонзенного в ствол кедра. А дерево тут откуда? — задумался Нов, надавил на глаз, и кедр исчез. Ясно, морок!..

У девятого костра колдуны показывали способы обращения. Одни набрасывали на себя шкуры, вымоченные в настое припутника, и оборачивались кто в волка, кто в борова — это зависело от шкуры. Другие превращались в тех же кабанов и волков с помощью заговоренных чародеями наузов (сами колдуны заговаривать плетенные из травы амулеты не способны). Узольники были в виде поясов либо браслетов и вязались такими хитрыми петлями, что Лес и половины узлов не знал. Оборачивались в баранов и козлов. Третьи обращали друг друга в животных, похлестывая зелеными прутиками припутника или плетками с вплетенными в хвосты стеблями травы. А ведьмы оборачивались в волчиц, свиней, овец и коз.

Обращенные спаривались тут же, у огня, причем часто волк — с овцой, козел — с волчицей, а баран — со свиньей. Нов не видел в этом ничего непристойного, потому что вырос в деревне и с детства наблюдал за огулом скотины. Хотя, конечно, баран с козой на скотных дворах не скрещиваются.

Постепенно все стекались, слетались, сбегались к десятому, самому большому и яркому костру, разожженному на самой макушке Лысой сопки. Над огнем висел огромный медный котел, сверкающий надраенными боками и исходящий таежным ароматом. У костра стоял седой могучий старик с бородою по колено и длинными прядями, которые хлопали над его головой, как крылья птицы. В руках он держал расписной черпак и всем подряд разливал из котла. Юноша протянул свою кружку, полную передал Наде, руку которой не выпускал во время перемещений по гольцу: когда бежали, когда плясали и когда летали. Ему казалось, что если отпустить, то красавица исчезнет, затеряется в людском водовороте, растает в тумане (хотя никакого тумана не было), и он никогда-никогда ее больше не увидит.