На сопках Маньчжурии

– Давай, знаешь сейчас за что… – он посерьезнел. – Давай за тех, кто там остался! За моих ребят… И за твоих… Видел я сгоревший ястребок. И летчика в н ё м тоже видел… В кабине… Что у танкистов, что у летчиков, смерть одинаковая. Как движки на танке и на самолете!

Они встали и молча выпили не чокаясь…

Никто на них не обратил внимания. В зале было полно военных. И свет огромных хрустальных люстр, свисающих на длинных тросах с далекого потолка, играл и отсвечивал на рубиновой эмали, золоте и серебре орденов и медалей, шпал и ромбов. Многие были с женщинами. Может и с женами, но, скорее всего с боевыми подругами. Подруги были в ярких красивых платьях и громко смеялись.

– Я так понимаю, ты сбивал, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Ильченко, кивнув на ордена Владимира.

– На Халхин-Голе, – кивнул Владимир. – Семь лично и еще пятерых – в группе. В свалке иной раз не разберешь, – пояснил он, заметив недоуменно поднятую бровь. – Стреляешь по всем подряд. А потом посчитают на земле по обломкам, сколько всего сбито и на всех записывают.

– На Халхин-Голе… В смысле, ты еще и в Китае повоевал? – спросил майор.

– Недолго… Успел только троих завалить, пока самого не зацепило.

– А… Теперь понятно, почему только сейчас за орденами приехал.

– Ну, да… Пришлось в госпитале поваляться… Пару месяцев.

– Ты, смотри! К р е п к о зацепило!

– Ничего, оклемался потихоньку! Были бы кости целы, а мясо нарастет! – усмехнулся Владимир.

– Точно! А второй, значит за Китай, – качнул головой Ильченко.

– Да, нет о б а за Монголию. Один за майские бои, а второй за август…

– Так ты там с самого начала, выходит, был! – присвистнул майор.

– Ага! Меня первый раз еще в мае ранило. – Владимир показал на свой шрам. – До двадцатого июня в госпитале лежал, но успел вернуться, когда о п я т ь началось!

– А мы в июле под Баян-Цаганом крестились… Слушай, а почему за Китай у тебя нету? Раз троих сбил, е щ е одно Знамя положено! – удивился Ильченко.

– А хрен его знает, товарищ майор! – пожал плечами Владимир. – Вроде подавали… У нас пока Кравченко командовал, все представления наверху проскакивали со свистом! А потом как заржáвело. Да, ладно, не за ордена ж воевали!

– Так-то, оно, так! – протянул Ильченко. – И все же, все же, все же… Добро! Тогда давай, хоть эти обмоем!

Владимир осмотрел стол… Хрустальная вазочка из-под хлеба подходила для процедуры в самый раз. Он аккуратно переложил хлеб на салфетку и налил в вазочку стакана два водки. Ильченко уже отвинтил орден Ленина и Звезду:

– Вчера вручили… Не успел еще обмыть, – сказал он и бросил их в вазочку. – Вот, зáраз и обмоем.

Ленточка медали сразу потемнела, намокая. Владимир отвинтил свои ордена и бросил туда же. Майор помотал вазочку из стороны в сторону и протянул ему.

– После тебя… – мотнул головой тот. – По старшинству!

Ильченко кивнул, прищурился, примериваясь, отпил половину и передал вазочку Владимиру. Тот принял ее двумя руками, выдохнул резко в сторону, и, не отрываясь, осушил до дна. Они достали свои награды и привинтили обратно. За соседним столиком слева, группа пехотинцев, с интересом следила за действом и одобрительно зашумела, когда оно завершилось. Это привлекло внимание проходившего мимо невысокого худощавого морского летчика.

Он повернулся, пригляделся, и вдруг воскликнул:

– Володя!.. Привет!

Это был Николай Полищук. Владимир порывисто поднялся к нему навстречу, и они обнялись. А потом отодвинулись, разглядывая друг друга. У Николая было уже две средних полоски старшего лейтенанта на рукаве. На груди сверкала Геройская Звезда, а рядом орден Ленина.

– Ты где присел? – спросил его Владимир.

– Нигде пока, – пожал плечами Коля.

– Давай к нам! – Владимир повернулся к Ильченко. – Товарищ майор! Не возражаешь? Друга встретил старого. Год не видались!

– Какой разговор! – сказал тот, пододвигая Николаю свободный стул, и замахал рукой официантке.

Николай сел и всмотрелся в друга. Владимир сильно изменился… Не в орденах дело, хотя и в них, конечно, тоже. Седой совсем стал. И этот шрам… А глаза потухли. Что-то случилось…

– Ч т о случилось? – спросил он.

– Ты о чем? – переспросил Владимир. И понял, о чем его спрашивает друг. А потом посмотрел на Николая и вдруг такая боль отразилась в его глазах, что Коля почувствовал ее почти физически:

– Воздушно-десантную бригаду, в которой она служила, в первый же день, как началось, выбросили на Харбин… – у Владимира перехватило горло. – Сказали, погибла…

– Та-а-ак… – протянул Коля. – Ты т о ч н о знаешь?! Может ошибка какая?

– Мне товарищ написал, с Дальневосточного. Он служил с ней рядом.

Майор переводил непонимающий взгляд с одного на другого, а потом вдруг вник. Кивнул сам себе и поставил в ряд три рюмки. И молча всем налил. И они выпили не чокаясь…

'Такая вот война…' – подумал Ильченко. И так больно ему стало… И хорошо, что никто не услышал этой боли. Он отвернулся…

– Ну, а ты когда успел? – спросил Владимир, мгновение спустя, Колю, кивнув на Золотую Звезду.

– Указом от двадцать девятого августа, за таран, – просто ответил тот. – А старлея, месяц назад дали.

– Таранил, значит, – сказал Владимир. – Пропеллером?

– Не-а… На скорости консолью рубанул по крылу. И сам тоже упал… Там такое было! Слыхал, как они на Владик ходили?.. По сотне бомбардировщиков за раз! И сотня истребителей в прикрытии. Такая мясорубка была!.. Вовку Малахова помнишь?

– Ну.

– Расстреляли в воздухе, когда он на парашюте выбросился из горящей машины.

– Сволочи!

– Я у самой земли открыл, все никак не мог вращение остановить, а то и меня бы тоже, наверное, – сказал Коля.

– Такая вот война, – сказал Ильченко и опять отвернулся.

А что тут еще скажешь… И не надо.

Владимир налил всем и встал. Как самый младший по званию из присутствующих, он поднял тост:

– З а С т а л и н а!

И все встали…

– З а С т а л и н а!!

И слова эти разнеслись по залу глубокой, низкой волной. И посыпались стулья, падая. И все вставали, один за другим. И все поднимали рюмки и бокалы. Ребята повернулись к залу. И Золотые Звезды засверкали на их груди…

– З а С т а л и н а!!!

И все, кто их видел. Все, кто в этом зале был. Все подняли бокалы вместе с ними!.. В с е!.. Ради этого можно было умереть!.. И они выпили! Все вместе! А потом захлопали… И эти аплодисменты, стоили, дороже всего на свете.

Владимир сел и склонил голову. Нет, он не пьян… Просто у него больше ничего нет. Не было. И не будет! Никогда! Кроме Сталина!

– А знаете что, ребята? – Ильченко разлил по новой из графина. – А давайте теперь, за вас, за Сталинских Соколов! И морских, и сухопутных…

Владимиру этот тост показался смутно знакомым… Но был он так красив! И за это нельзя было не выпить. Они и выпили.

– Ну, вот, а потом меня подбили… – Ильченко опять рассказывал свою историю, но уже обращаясь к Николаю. – Иваненко, помкомвзвода, рядом шел. Буксир завели по быстрому, пока самураи не набежали… Ну, и вытащили меня. А пока ехали, еще один экипаж подобрали из соседней роты. Вывезли. Обгорели ребята здорово. Это у нас обычное дело, – майор махнул рукой и поднял голову.

А лучше бы не надо…

Потому что в этот момент мимо них проходили музыканты и певица… Которая. Взглянула ему в глаза и улыбнулась… Е м у! Так нежно!

Ильченко онемел…

Яркая, безнадежно красивая блондинка в роскошном длинном платье, с прической как у немецкой киноактрисы Греты Гарбо… Не з е м н а я женщина.

Когда музыканты заиграли, она запела нежным контральто:

Танцплощадку перед небольшой сценой в центре зала сразу же заполнили пары.