Тени Бога

«Нет».

«Рука, которая держала ключ и настраивала струну. Рука Бога, сотворившего этот мир».

Адриана бросила взгляд на несколько формул и кое-что поправила.

«Сейчас все немного сложнее, но в основе своей соответствует рисунку и тому, что говорил философ по имени Ньютон…»

«Я знаю, кто был Ньютон».

«Хорошо. Видно, что ты получил образование. Смысл рисунка заключался в следующем: Вселенная не должна быть такой, какая она сейчас. Ее нужно изменить, как меняется натяжение струны скрипки. Но изменения не должны быть радикальными, даже если ты делаешь звучание скрипки на несколько нот выше или ниже, ты все равно играешь ту же самую мелодию, но только в иной тональности».

«Я все равно не понимаю».

«Мы хотим заставить Вселенную звучать в иной тональности, только и всего. Чтобы сделать это, мне дана эта рука. Мне дали ее ангелы, поэтому я могу повернуть ключ. И ты родился для того же».

У нее сдавило горло. Догадался бы Нико, если бы она лгала ему?

«И мы можем сделать это прямо сейчас?»

«Да».

«В таком случае это хорошо».

Она была готова. Ее замок являлся монохордом, закрепленным на полюсах творения, один конец удерживал ее сын, другой — она сама. Однажды она уже поворачивала ключ, это было в Санкт-Петербурге, когда Смерть пыталась ее убить. Тогда она чуть натянула струну, ровно настолько, чтобы созданная сыном Смерть перестала существовать, затем она ее отпустила.

«Когда то дерево пролетело надо мной, у меня внутри все перевернулось», — вспомнила Адриана слова женщины в сибирском лесу. Конечно. Он делает. Она делает. Дерево, монохорд, замок — все суть одно.

«Когда я поверну, ты должен держать крепко, Нико. Ты понял?»

«Понял. Я удержу».

Она помедлила, вспомнила, каким он был, — странным, молчаливым ребенком. Но она любила его; когда все нити, связывавшие ее с жизнью, оборвались, он оставался единственной нитью.

«Ты помнишь? — тихо спросила Адриана. — Помнишь, как я показывала тебе луну? Лу-у-у-уна?»

Глаза мальчика расширились, он закусил губы.

«Лу-у-у-уна», — произнес он.

«Да, ты помнишь. Возьмешь меня за руку?»

Нерешительно он потянулся, их пальцы встретились, монохорд, начертанный ею, стал реальным, всем своим естеством она чувствовала, как он обрел плоть.

Но что-то было не так. Да, монохорд готов, но чего-то еще недоставало, чего-то, что движется по нему вверх, что-то она не сделала. В ее ангельском видении это рисовалось ей огненным деревом, затем змеей, раскручивающей кольца, ее хвост уходил вглубь земли, голова касалась звезд. Это был Красные Мокасины, затем это стало существом, покрытым черной чешуей, с огромным количеством крыльев, а на крыльях — множество глаз. Это было диаграммой, рисунком некоего адского существа в разрезе.

«Спасибо», — заговорило существо ее собственным голосом, они всегда говорили ее голосом. И Красные Мокасины, и вот теперь этот, вышедший из тьмы. «Спасибо, — повторило существо. — Наконец-то!»

«Нет, — сказала Адриана. — Красные Мокасины?»

Существо рассмеялось, словно ногтями провели по стеклу.

«Может быть, да, а может быть, нет. Я существую в нем, в моей маленькой глиняной кукле. Ты предпочитаешь его?»

Существо преобразилось в Красные Мокасины и смотрело искоса.

«Как я тебе теперь? Хорошо, что я не доверял тебе. Ты и Франклин… вы сделали это, чтобы обмануть меня. Очень похоже, но неправильно. И выбранная вами тональность будет неправильной».

«Кто ты?»

«Разве имя что-то значит? Помнится, меня называли Метатроном, [9] Люцифером, Иеговой. Эти имена ничего не значат».

«Ты враг Бога».

«А ты невежественный кусок глины. Бога нет. Есть только мы и вы. А скоро останемся только мы. Все остальное — ложно, глупые игрушки для твоих глупых мозгов».

«Я слышала другое от твоих врагов из числа подобных тебе. Ты…»

«Их больше нет. Война в твоих воображаемых небесах окончена. Я победил».

Таг застонал, когда скальпированный воин увернулся от его удара и саданул его по плечу томагавком с такой силой, что громила Таг отлетел к стене.

— Гад, не подходи к нему! — взревел Таг и снова взмахнул саблей.

Скальпированный воин что-то сказал на непонятном Тагу языке и проворно отскочил в сторону. Таг наблюдал, как индеец по-кошачьи танцевал на кончиках пальцев. Откуда у него такая прыть? Таг с осторожностью повернулся, он почувствовал, что его раны снова открылись. Но боли не было, лишь легкое головокружение, и это несмотря на только что полученную рану.

— Знаешь, что он однажды сделал? — спросил Таг. — Мы тогда с ним впервые встретились. Я-то над ним все подтрунивал и потешался. Но, когда нас всех взяли в плен, он голыми руками схватил раскаленный ствол мушкета. Они раскалили ствол, чтобы пытать его, а он их до смерти напугал. Вот благодаря ему я жив, жив, чтобы…

Движение ускользнуло от его внимания, он ощутил лишь прикосновение приставленного к горлу лезвия топора. Ощутил вкус железа, а может быть, это был вкус крови. На лице скальпированного воина застыла зверская ухмылка.

Таг выронил саблю и схватил противника обеими руками за горло. Скальпированный воин продолжал ухмыляться, но сейчас это была ухмылка школяра, вообразившего, что он знает все на свете, и кичившегося этим. Словно он знал то, чего не знал Таг.

Да, он был значительно сильнее Тага. И Тагу казалось, что он сжимает не шею, а якорь корабля. Скальпированный воин разжимал его пальцы, и очень скоро он освободится, а его собственная кровь потечет в дыхательное горло.

Но Таг заметил еще одну вещь: скальпированный воин был силен, но весу в нем было не так много, как силы. И Таг схватил его, поднял и ударил головой о стальной потолок. Скальпированный воин выпучил глаза. А Таг снова ударил его головой, и проклятая лысая башка раскололась, как орех.

И вовремя, потому что у него самого подкашивались ноги. Он отбросил скальпированного воина и медленно сполз по стене. Таг надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь расскажет Красным Мокасинам, что он ради него сделал, и это наполнит сердце друга гордостью.

— Ты не можешь меня одолеть. И тебе это известно, — сказал Оливер.

Они примеривались друг к другу, но клинки их так ни разу и не скрестились.

— Ты так думаешь? А почему же я все еще хочу тебя убить?

— Конечно же, любовь тому причиной. Ты всегда впадала в идиотизм, когда влюблялась.

— Ты прав, я люблю ее.

— Так же, как ты любила меня? А теперь ты хочешь меня убить.

— Ты никогда меня не любил.

— Думаешь, она тебя любит? — Оливер приблизился к Веронике.

Она отступила.

— Думаю, да. Но это не повод искать твоей смерти. Ты убил Эркюля, а он был моим другом.

— Похоже, ты все еще любишь меня.

— Конечно, люблю, Оливер. Подойди ближе, и я тебя поцелую, чтобы доказать это.

— Как я жажду твоего поцелуя! Но ты в последнее время такая непредсказуемая. А помнишь наше шальное время? Лудильщика в Стамбуле, немецкого принца в Лейпциге, записи Ньютона, которые мы воровали у него из-под носа?

— Я ценю наше прошлое. Оно многому меня научило. Теперь я знаю, кем я не хочу быть.

— А ты знаешь, кем ты хочешь быть?

— Тем человеком, кто убьет тебя.

И тут она увидела: Оливер сократил расстояние и нанес удар.