Психическая атака из будущего. За Колчака и Каппеля!

Хорошо устроились чехи в вагонах, с городским комфортом. Кровати с мягкими перинами, шкаф-трюмо с зеркалом, пианино, печка сделана из столитровой бочки, горячая. Стол добротный, стулья, чистые рушники с вышивкой. Даже горшок с каким-то цветком, то ли герань, то ли что-то другое — в комнатных растениях Константин совершенно не разбирался. И ящики, целые стеллажи ящиков, вдоль стенок. И на крыше вагона прикреплены ящики, добротные, крепко сколоченные. Хорошо поживились в Сибири чешские легионеры, освоились, нахапали добра. Только оно их и разложило, превратило в обезумевшее от страха стадо, драпавшее от красных со всех ног, вернее колес. Кому ж умирать охота, когда столько награблено, и домой потому сильно хочется, до жинки и детишек, добычей знатной похвастаться…

Константин сел на койке — мысль про жен и детей пронзила его сердце. Нина! За эти сумасшедшие сутки он ни разу не вспомнил о ней — война высасывает не только все соки, но и память. Так было и в Афгане, так случилось и сейчас. Как быть-то с ней?! Ведь рано или поздно она раскусит, поймет, что он — это не он. Обязательно догадается! Сердцем почувствует… И как тогда ему быть?!

И тут же Ермаков криво улыбнулся — вчера снаряд мог превратить бронепоезд в смятую консервную банку, а его самого со всем экипажем в котлетный фарш. Это война, и на ней главное — выжить… И победить! Спасти от большевиков все, что еще можно спасти — жалкие осколки российской государственности, таких чудесных людей, в которых абсолютно нет пресловутой «совковости», да того же Колчака хотя бы взять, или Смирнова, или офицеров бронепоездов, например. А Нина?! О ней он будет думать тогда, когда война отпустит ему отдых, ибо долг — это главное для русского офицера, а любовь — это уже дело личное. Правильно говорят, что богу богово, а кесарю кесарево…

— Константин Иванович, начштаба уже тута. Отворять?

— Давай! И поесть раздобудь, и чая сгоноши!

Аким открыл вагонную дверь, и в морозных клубах поднялся подполковник Степанов. Денщик проворно выскользнул на воздух и задвинул за собой дверь.

— Надеюсь, утро доброе, Иван Петрович?!

— И я на это сильно надеюсь, Константин Иванович.

Подполковник, уже без китайских церемоний — суточное общение с ротмистром приучило, скинул шинель и папаху на ящики и сел за стол. Взял из коробки папиросу, Ермаков тут же чиркнул спичкой — дал прикурить Степанову, затем закурил сам. Минуту сидели молча, выпуская клубы дыма. Константин не торопил, пусть покурит, чуток отдохнет. Если бы вести были дурные, то тут не до перекура было бы.

— Я говорил с подполковником Бирюлей, начальником штаба 2-й чешской дивизии. Скажу сразу, перемирие заключено на 24 часа, с условием, что сегодня вечером в пять вы встретитесь с генералом Сыровы на переговорах.

— Надо, так встретимся. Как прошла встреча?

— Исключительно тяжело. Вначале…

— Вначале чех пыжился, — довольно невежливо перебил своего начальника штаба ротмистр, — говорил, вы на кого, падлы, батон крошите, да мы вас с дерьмом сровняем. Когда же вы, Иван Петрович, пригрозили, что немедленно прервете диалог, а дискуссию продолжите бронепоездами и артиллерией, то Бируля сдулся, как проткнутое иголкой надутое изделие Кондома, и заявил, что не дело им проливать братскую кровь родственного народа.

— Совершенно верно, Константин Иванович, — подполковник смотрел удивленно, — хотя несколько… своеобразно изложено, но суть вы передали абсолютно верно. Хотелось бы знать, откуда вы знаете…

— А вы обстановку в вагоне посмотрите, Иван Петрович!

Подполковник внимательно осмотрелся, недоуменно пожал плечами и осторожно произнес:

— Обстановка как обстановка, так все чехи едут.

— Иван Петрович, вы, извините, но за деревьями леса не увидали. Это же типичные гопники, наезд сделали, прибарахлились и домой когти рвут. А тут их за руку поймали. Вот базар по понятиям и начинается — а ты кто такой?! А как в рыло получают, так сразу обороты снижают. А если разборкой серьезной запахнет или судом Линча, то паиньками становятся. Вы думали, что с офицером говорили, ан нет. С вами один из гопников базарил, рангом чуть повыше в своей кодле, ибо офицерам побольше барахла приходится.

— Боюсь даже представить, какие жизненные коллизии вы видели, если можете таким выразительным словом разговаривать. В Генеральном штабе этому нас не учили.

— К сожалению, в Генштабе многому полезному не учат. Набить голову информацией еще не значит стать настоящим командиром, умеющим, волевым. Куропаткин и прочие «моменты» ну очень знающие были, но ничего не умеющие, — Константин сразу же взъелся, ведь Степанов как бы сказал: мы, генштабисты, белая кость, а вы, без серебряного орла в венке, академического знака, дерьмо на палочке.

— Посмотрите, Иван Петрович, на войну с германцами — сплошь и рядом фронтами и армиями генштабисты командовали, и многие очень жидко обгаживались. Генштаб дает рывок для карьеры, но что взять с генерала, если тот только ротой для ценза командовал. И много ли стоит та армия, где офицер не справляется с ротой, а ему дают дивизию. И такие гробят солдат, гробят. Как угробили русскую армию, так в этом году угробили Сибирскую.

— Константин Иванович, — умоляюще сказал Степанов, — вы меня не так поняли…

— Чтобы стать настоящим генералом, надо не только академические кущи пройти, надо в строю постоянно вариться, солдата и офицера как облупленных знать, и все ступени прошагать — от взводного до дивизионного. Вот вы на меня смотрите — ротмистр на генеральскую должность влез, а понять не можете, что эту должность мне не по знакомству или списку старшинства подарили, я ее сам создал, своими руками, кровью своих солдат, что за мной пошли. И я своих солдат не отдам никому, я с ними до конца буду. Ибо любой нынешний генерал, что старый, что колчаковской «выпечки», их просто угробит. А нам сейчас хороших солдат терять нельзя. Нет у нас их, и взять негде. Их воспитывать приходится. Вот почему я ни одного штабиста к командованию пока не допущу — ибо вас всех самих готовить надо, долго, кропотливо. Выбить из головы эти пресловутые — «первая колонна марширует», «действия противника нами не предусмотрены», «бабы еще нарожают, а за лошадей золотом плачено»!

Ермаков вытер платком пот со лба, чуть дрожащей рукой взял папиросу, закурил. И вспомнил, отчего так вспылил. В 1992 году, когда Союз уже как полгода развалился, он, тогда еще молодой майор, окончил общевойсковую военную академию имени Фрунзе. Должность начальника штаба бригады скоро превратилась в каторгу — на ней нужно было не подразделения к реальной войне готовить, а деятельность командира вкупе с начтылом прикрывать, что активно взялись за «прихватизацию». Выступил супротив — ну и что?! Генералы с ними-то в доле. Вот и вышибли сразу пинком на периферию батальоном командовать, в родной десант возвратили…

— Прошу прощения, погорячился, — чуть пробурчал ротмистр, Степанов-то в чем виноват…

— Да нет, это я многое просто не понимал, — подполковник не стал вставать в позицию, заглушил в себе недовольство.

— Вы какие книги по военному делу читали за последний год? — Неожиданный вопрос Ермакова застал подполковника врасплох. Он надолго задумался, наконец, удивленно произнес:

— Уставы листал, было дело. Но больше ничего не читал.

— А хорошо выпивали сколько раз? Только честно.

— Раз двадцать, может, чуть больше. На фронте сильно не выпьешь, дел много, — после долгого раздумья ответил начальник штаба.

— А хотя бы обычную гимнастику по утрам делаете?

— С училища не делал, — тут же ответил Степанов и попросил, — но видел, что вы творить можете. И потому прошу хоть чему-то научить.

— Научу, только вначале вам нужно форму быстрее набрать, а потому каждое утро и вечер по десять минут выкраивать на обливание, закалка нужна, собственно разминка, можно бег, и интенсивная тренировка. Видели, как я делаю? Вот и хорошо — прямо сегодня и приступайте. Пример другим подадите хороший, и к годам выправка будет молодецкая. А то ходят с отвисшими брюхами, кобылы жеребые намного грациозней. Так и подмывает таким вопрос задать — как же ты можешь приказывать кому-то, если со своим телом и слабоволием справиться не можешь.