Новый Вавилон

— Та я так, чисто для затравки.

— Товарищ Педерс поручил нам узнать у арестованного комбинацию слов, которая служит звуковым ключом к объекту, — предупредил Сварс.

— Шо узнать?! — не понял Извозюк.

— И, если вас, товарищ боцман, угораздит прихлопнуть товарища путешественника до того, как он в точности и по буквам распишет, что именно надо говорить, когда мы найдем его Белую пирамиду, вы будете расстреляны перед строем.

— За шо это?!

— Смотрите, товарищ Джемалев, вас это тоже касается…

Турок кивнул.

— Все будэт харашо, Аллахом клянусь.

— Товарищ Педерс ждет меня у себя. Я спущусь к вам позже, как только освобожусь, — сказал Сварс.

Когда за ним захлопнулась дверь, я, приложив отчаянные усилия, исхитрился приподняться и встать на четвереньки. Далеко не самая удачная позиция для отчаянной борьбы, но это было все, на что меня хватило. Сломанные ребра затрудняли дыхание. Малейшие движения откликались кинжальной болью. Тем временем турок, откуда-то из глубины помещения, велел боцману усадить меня на стул.

— Там же мертвяк! — напомнил Извозюк ворчливо.

— Скинь нахуй… — откликнулся Джемалев.

— Чего сразу я?!

— А кто его замачил?! Стэмнеет, викинешь за борт…

— Ага, нехуй мне больше делать…

Неожиданно в поле зрения появились широкие сафьяновые шаровары. Сильная пятерня ухватила меня за шиворот, как щенка. Рывок, и я, хрипя, оказался на коленях.

— Что-то ти савсэм нэ такой борзый, как двадцать лет назад, когда я тваю бабу хател ибать, — заметил турок. Вторая ладонь, цепкая, как клешня, впилась мне в подбородок, вывернула его кверху. — На мэнья сматри, сука, когда я с табой разгавариваю. Вспомнил, да?

Я уставился на него, выбор-то был невелик, но так и не смог понять, о чем он треплется.

— Ты выебал его бабу, или он выебал твою, я шо-то не понял, Джемаль? — осведомился Извозюк издали. Одновременно раздался глухой стук, тело несчастного каперанга, покинув стул, упало на пол.

— Хател выибать, — пояснил турок терпеливо. — Абязательно абрезал бы ей саскы, на память. А этот пес, — тут турок встряхнул меня за воротник, — нэ дал. За это я абрэжу ему яйца…

И вот только тут до меня дошло, отчего мне еще вчера показался знакомым этот негодяй. Понимание пришло — как холодный душ. Джемалев? Бог мой, спустя столько лет я повстречал кровавого Ас-Саффаха, генерал-губернатора Багдада Джемаль-пашу, прозванного арабами Мясником…

Наша встреча показалась мне столь невероятной, что я рассмеялся через боль.

— Смишно тэбэ? — несколько опешил Ас-Саффах. Вместо ответа, я нанес ему апперкот, метя прямо в пах, раз его так беспокоило это место. Жаль, серьезно пострадавшие ребра не позволили мне врезать ему так, как он заслуживал. Тем не менее, удар получился. Конечно, послабее, чем шестнадцать лет назад, когда я уже проверял промежность Мясника на прочность во время нашей первой драматической встречи в багдадском дворце. Хрюкнув, Ас-Саффах повалился на пол.

— Ах ты ж бычара, блядь! — крикнул Извозюк и ринулся в атаку, громоздкий как надвигающийся паровоз. Мне было нечем встретить его, ведь я по-прежнему стоял на коленях, не имея сил подняться на ноги. Первый удар мне еще удалось кое-как парировать, следующий поверг меня на пол. Я упал, осознавая четко, больше мне не встать. В дверь ворвались дежурившие в коридоре матросы, их привлек шум борьбы. Втроем они принялись лупить меня ногами, по чем попало. Чей-то тяжелый башмак попал мне в ухо, отправив в глубочайший нокаут. Это была анестезия, почти эвтаназия, прервавшая экзекуцию…

***

Не знаю также, сколько времени я провалялся в отключке. Пару часов или пару дней? Мне бы следовало спросить об этом у Триглистера, но я не додумался сделать это, пока мы были вместе. Именно Меер Аронович стал первым, кого увидели мои глаза, когда я, наконец-то, сподобился разлепить веки. Это, кстати, был довольно мучительный процесс.

— Меер Аронович? — прошептал я через силу. Губы так опухли, что едва шевелились. Кроме того, я недосчитался нескольких зубов, нащупал кровоточащие лунки от них языком, товарищ Ас-Саффах, на удивление, не вырвал мне его…

— Товарищ Триглистер? — снова позвал я в темноту, обращаясь к неясному человеческому силуэту. — Это вы? — Обзор был, кстати, так себе. В помещении стоял полумрак, а глаза, стараниями дубасивших меня моряков, превратились в узкие щелочки, жалкое подобие смотровых прорезей боевой рубки эсминца. — Меер Аронович, вы чего молчите?!! — мелькнула паническая мысль, вдруг Ас-Саффах, оставив меня на десерт, исполнил угрозу в отношении моего соседа по камере, и Триглистер распрощался с языком?!

— Чего вы огете, как недогезанный, Офсет?! Мало вам всыпали?! Добавки пгосите?! Здесь это запгосто, если до вас еще не дошло!!

И вот тут, каюсь, со мной случился нервный срыв. Я засмеялся, сначала негромко, затем все смелее и громче. Я просто покатывался со смеху, а слезы текли из глаз, размывая запекшуюся на щеках кровь. Это была натуральная истерика, обуздать ее оказалось выше моих сил. Благо, чудовищная боль в грудной клетке помогла мне опомниться. В конце концов, смех сменился протяжным стоном.

— Так вам и надо! — проговорил Триглистер назидательно. — Чему вы гадуетесь, одного не пойму!

— Простите меня, Меер Аронович, — сказал я, отдышавшись. — Только скажите, прошу вас, не отмалчивайтесь, это и есть то самое Светлое Будущее, за которое вы все так страстно боретесь?!

Экс-комиссар негодующе засопел.

— Классовая богьба сугова, — назидательно изрек он через минуту. — Как говогят, искусство тгебует жегтв. Геволюция — тоже искусство, величайшее из искусств, пгедставьте себе, Офсет.

— Ага, заплечных дел мастерство…

— Не замочив ног, геку в бгод не пегейдешь, — откликнулся из угла Триглистер. — Жегтвы — неизбежны. Пгичем, чем возвышеннее цель, тем больше, газумеется, жегтв…

— А вас не смущает, что на этот раз жертвой стали вы? — я почувствовал, что снова готов расхохотаться. Резко вздохнул, охнул, черт знает, что эти скоты сотворили с моими ребрами…

— Ага, дохихикались, господин пегесмешник? Да пгекгатите же вгащаться уггем! Сейчас повязки слетят! Хотите кговью истечь?! Легко не отделаетесь, не надейтесь!

Ощупав себя, я обнаружил обрывки гимнастерки, пущенной каким-то филантропом на бинты, вполне профессионально наложенные мне на раны. Пропитавшая кровью ткань успела подсохнуть и держалась, как на клею, но, стоило мне пошевелиться, и повязка снова намокла. Мне не пришлось гадать, чтобы понять, кто не пожалел для меня своей гимнастерки…

— Вы меня перевязали, Меер Аронович?

— Нет, коголева Виктогия явилась сюда из Гая в обгазе девы Магии!

— Спасибо…

— Не стоит благодарностей, — буркнул Триглистер. Без очков, с разбитым лицом, он выглядел так безоружно, что у меня защемило в груди. Мы немного помолчали.

— Скажите, Меер Аронович, тот человек, которого здесь убили — это ведь был капитан Рвоцкий?

Триглистер покосился на меня с большим недоверием.

— Не увеген, что мне следует вам отвечать.

— Это еще почему?! — не понял я. — Шпырева боитесь?

— Дело не в Педегсе…

— А в ком?

— В вас…

— Во мне?! Но почему?!

— Потому что вы — вгаг нагода…

Вот это была новость! Я подумал, как бы мне опять не скатиться в истерику.

— Вы забыли уточнить, какого именно, — переведя дух, сказал я. — Русского, английского или все же еврейского?

— Тгудового нагода… — спокойно пояснил Триглистер. — Это вообще подгазумевалось апгиоги. Я по убеждениям — интегнационалист, как и все пгочие магксисты…

— То бишь, я враг пролетариата?!

— И еще кгестьянства, — сказал Триглистер без малейшего намека на улыбку. — Батгаков и дегевенской нищеты. Кулакам-мигоедам вы, газумеется, дгуг…

— С чего вы взяли, будто я враг крестьянам?! — меня даже немного зацепило, как легко он зачислил меня во враги к землепашцам. Я их всегда уважал…

— Это очень пгосто. Вас ведь товагищ Шпыгев агестовал? Агестовал. Вот и все. Большего не тгебуется. Каждый агестованный огганами ВЧК автоматически становится вгагом пголетагиата. Улавливаете логику, сэг?