Московский парад Гитлера. Фюрер-победитель

– Мама, правда, что папе скоро дадут орден? – спросила тогда Настенька.

– Кто об этом тебе сказал?

– Во дворе. Всех, кто строил метро, наградят орденами, и вручать их будет сам Сталин.

– Глупости, Настя. Если всем давать награды, то никаких медалей не хватит, метро же строили тысячи людей.

– Но папа-то лучший, он точно получит!

– Наверное…

– Конечно лучший, не зря же его начальником участка сделали!

Вскоре Яна Петерсена действительно представили к ордену Ленина, и они пошли в Дом Союзов. Нина еще раз вспомнила, как это было, и вздохнула – прошлого уже не вернешь, слишком все изменилось, в том числе и она сама.

На бульваре почти никого не было. Редкие прохожие жались к стенам, а немецкие машины пролетали мимо, не останавливаясь. Бульварные дорожки давно не расчищали, потому приходилось идти по узкой тропинке, протоптанной в сугробах. Ноги скоро промокли, и стылая сырость начала заползать под легкое пальто (Нина, разумеется, была одета в штатское).

Она дошла почти до самого конца бульвара, до Никитской площади. Внезапно к ней подошла молодая женщина, как-то вдруг появившаяся из-за памятника Тимирязеву. Нина тут же узнала уборщицу из Дома Союзов. "Идите за мной и не отставайте", – приказала она и зашагала в сторону Никитской улицы. Нина поспешила следом.

Прошли через несколько дворов – проводница явно проверялась. Нина подумала, что правильно отказалась от наружного наблюдения – "хвост" сразу бы заметили. Наконец они очутились в каком-то проходном дворе, где их уже ждал фургон с надписью "Хлеб". "Полезайте в кузов", – приказала проводница. Нина с трудом открыла железную створку и заглянула внутрь – ничего не видно, темно. Ей подали руку и усадили на какие-то ящики. Незнакомый мужчина быстро захлопнул дверь и постучал по кабине, фургон тут же тронулся.

– Ну, здравствуй, Нина, – прозвучал из глубины кузова знакомый голос.

– Ян? Боже мой, ты! А где Настя?

– Увидишь, немного позже. А теперь давай поговорим, мы давно не виделись, думаю, нам есть, что рассказать друг другу.

– Хорошо, только… – Нина оглянулась на подпольщика, сидевшего у двери.

– Это Леонид, – представил того Ян Петерсен, – он в курсе дела, можешь говорить открыто. Итак, первый вопрос: почему ты согласилась на встречу?

– Я хочу увидеть дочь.

– Прости за банальность, но я тебе не верю. Если бы хотела, давно бы нашла нас.

– Я искала, когда немецкие войска только вошли в город. На прежней квартире вас уже не было, и соседи ничего не знали. Я думала, что вы уехали в эвакуацию…

– Хорошо, допустим. Тогда второй вопрос. Почему ты пошла работать в абвер? Заметь, я не спрашиваю, почему ты бросила нас с дочерью – в конце концов, это твое личное дело, но почему ты согласилась служить в немецкой разведке?

– Ян, ты ничего не знаешь – у меня просто не было выбора. Отец настоял, чтобы я осталась в Германии, он был очень болен, я не могла его бросить. Я надеялась, что со временем вы с Настей приедете в Берлин и мы сможем жить все вместе. Отец занимал солидный пост в министерстве транспорта, у него были хорошие связи… Он бы мог устроить тебя на хорошую работу, а Настя пошла бы в гимназию. Но вскоре папа умер, и я оказалась одна в чужом городе, в чужой стране, без профессии, без знакомых, почти без денег… И пути назад уже не было: в тридцать седьмом у вас… то есть у нас, в России… начались аресты. Берлинские газеты ежедневно писали ужасы про массовые расстрелы, и я поняла, что, если вернусь в Советский Союз, попаду на Лубянку. А вслед за мной – и вы с Настей. Пойми, Ян, я испугалась не за себя – за тебя и дочь. Тут мне и сделали предложение остаться и пойти в абвер. Что было делать, чем зарабатывать на жизнь? Идти на панель или в содержанки? К тому же в случае отказа я попала бы в число неблагонадежных лиц, а это грозило лагерем… Пришлось соглашаться.

– Тебя завербовал полковник Остерман?

– Да, он лично занимался подготовкой русских агентов.

– Расскажи мне про свои отношения с ним.

– Хочешь знать, спала ли я с Карлом? Да, спала, это было одним из стандартных условий вербовки, так сказать, личная проверка на лояльность. А больше ничего между нами не было – я имею в виду никаких чувств, никаких эмоций. Просто служебные отношения…

– С каких это пор постель стала просто служебными отношениями?

– Не прикидывайся наивным, Ян, ты прекрасно знаешь, о чем я. Постель – это обычная практика и у нас, и у вас. Хотя иногда и не лишенная некоторой приятности…

Нина скорее угадала, чем увидела, как напряглось лицо ее бывшего мужа, как заходили желваки по его скулам.

– Перестань, Ян, – успокоила она его, – по-настоящему я тебе никогда не изменяла. Можешь считать, что Остерман силой заставил меня переспать с ним. В конце концов, я не спрашиваю, как ты провел эти шесть лет! Наверняка у тебя тоже были женщины, ведь так?

– Для меня были важны только две женщины в мире – моя дочь и моя мать, – сухо ответил Петерсен.

– Хорошо, Ян, я признаю свою вину, но того, что было, уже не вернешь, глупо жить прошлым. Когда я смогу увидеть Настю?

– Если мы придем к соглашению, то, возможно, сегодня же. Тебе не кажется, что ты должна сначала искупить свою вину пред родиной? Хотя бы частично?

– То есть перейти на службу в НКВД?

– Для начала – просто помочь нам.

– Ян, я – капитан абвера, ты – руководитель подпольной группы, мы находимся по разные стороны. В наших отношениях, как я понимаю, Настя – предмет торга. Если я не соглашусь сотрудничать с вами, то никогда ее и не увижу, правильно?

– Верно, так что выхода, Нина, у тебя нет. Или ты помогаешь нам, или никогда не увидишь дочь…

– Интересно, как ты объяснил ей мое отсутствие?

– Я сказал, что ты умерла.

– Ты жестокий человек, Ян, – с трудом произнесла Нина, сглатывая комок в горле.

– Ты ожидала чего-то другого? Чтобы я, к примеру, сказал, что мама нас бросила и пошла служить фашистам? Ты подумала, как мне и ей жить с этим? А так – умерла и умерла. Ну, так как, мы договоримся?

– Что конкретно ты хочешь?

– Самую малость, дорогая, всего лишь – где и когда немцы взорвут шлюзы канала Москва-Волга. Ты даешь мне информацию, а я разрешаю тебе увидеться с дочерью.

– Это нереально, Ян, – мотнула головой Нина. – Такие сведения являются строго охраняемыми, к ним имеет доступ весьма ограниченный круг лиц. Даже полковник Остерман, боюсь, не в силах мне помочь…

– А ты постарайся, голубушка, очень постарайся, ты же теперь можешь многое, не правда ли?

– Многое, но не все. К тому же где гарантия, что ты выполнишь свое обещание? Раз для дочери я умерла, зачем тебе воскрешать меня?

– А где гарантия, что ты принесешь мне достоверные данные? Я не столь наивен, как ты думаешь. Наверное, ты уже сообщила Остерману о нашем свидании, и он разрешил тебе эту встречу. А после того, как мы тебя отпустим, побежишь к нему с докладом – сообщить, как все прошло. Для тебя это игра, а я рискую своей жизнью и жизнью многих людей, да и Настиной жизнью, кстати, тоже…

– Ты ошибаешься, Ян, для меня это совсем не игра.

– "Предавший однажды, кто поверит тебе?" Так, кажется, сказано в Библии?

– Можешь считать, как угодно…

– Хорошо, я предлагаю следующее. Первое: ты увидишь дочь, сегодня же. Конечно, только издалека, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Считай, что это награда за то, что пришла на встречу. Посмотришь на нее – и все, мы тут же уезжаем. Договорились?

– Да.

– Хорошо, теперь дальше. Ты вернешься к Остерману и доложишь о нашей встрече, можешь рассказать ему все, это не имеет значения. Полковник – человек азартный, наверняка захочет продолжить игру, поэтому даст тебе разрешение на следующую встречу. Это нас тоже устраивает. Свидание произойдет послезавтра, в то же время на Тверском бульваре. Но ты уже будешь должна принести нам кое-что – хотя бы номер шлюза, который планируют взорвать. А в качестве награды мы дадим тебе часовое свидание с Настей. И теперь третье. Ты скажешь Остерману, что я тебя шантажировал дочерью и заставил работать на себя, он к этому готов и ничуть не удивится. Вы с ним вместе разработаете план операции против подполья, и о нем ты сообщишь нам на третьей встрече. После этого сможешь пообщаться с дочерью дольше. Все ясно?