Миры отверженных(СИ)

У Хильдебальда он был еще со времен взятия Гейзерихом Карфагена в 439 году и с тех пор всегда и везде, был непременным атрибутом среды обитания своего хозяина.

А с тех пор, когда появился на свет Промиус, на Ольдиха возложили также и ответственность няньки-сторожа мальчика и увалень скорее был этому рад, чем недоволен. Наконец-то, можно было увильнуть от тяжелой работы, всегда сославшись на то, что занят своим подопечным. Да и по правде сказать, ему действительно нравился этот мальчишка, и он сам, очень привязался к Промиусу.

Промиус отвечал на эту заботу крепкой дружбой, и если бы кто-нибудь, спросил бы мальчика, – кто его лучший друг, то ответ был бы всегда неизменным, – Ольдих. Настолько крепко мальчик прикипел к толстяку. Ольдих был непременным спутником во всех играх и начинаниях своего опекуна, и, будучи постоянным противником Промиуса в мальчишеских битвах, всегда щадил его самолюбие, поддаваясь ему в этих «схватках».

А еще у Ольдиха, как у друга, было одно прекрасное качество – он умел слушать. Вернее, он почти никогда не перебивал своего собеседника, стараясь не выпячивать себя, и лишний раз не лез в конфликты, если только дело, не касалось хорошего угощения и выпивки. Вот тут лучше бы никому не становиться на его пути. Все это знали, и это было объектом постоянных шуток и нападок на него, а Ольдих был слишком добродушен, чтобы обижаться за это на других. Вот под командование такого субъекта, и попал сейчас Промиус.

Спустившись вниз, мальчик, проходя мимо гребцов, сидящих на веслах, увидел их не слишком добрые взгляды, но не придал этому, никакого значения, ведь и смех и весёлое настроение никогда не были спутниками этого тяжелого каторжного труда, и он прошел дальше, вглубь кормы.

К его удивлению, он застал друга, непривычно ворчливым, и сразу решил начать с шутливого предположения о том, что он знает, почему Ольдих сегодня такой злой. А это всё потому, что он не получил достойный его кусок мяса, который он заслужил своей беззаветной и преданной работой.

– Я бы на твоем месте, не очень бы и веселился, – Ольдих даже не улыбнулся на его шутку. – Ты видел своего отца? Видел, в каком он сейчас состоянии?

Мальчик прекратил улыбаться, и недоумённо посмотрел на друга. – Да, но я думаю, что он злой, потому что третьи сутки нет ветра, и вся команда, очень устала.

Ольдих горестно покачал головой, и жестом показал, чтобы мальчик подошел к нему поближе и заговорил шепотом. – Тут дело совсем в другом. Команда очень недовольна тем, что мы идем по другому маршруту, и, оказывается, мы прибываем не в сам, Рим, а в какую-то глухую деревню. А в Риме, говорят несметно богатств и золота – не то, что в том захолустье, куда мы высадимся. Оттого и команда очень злая, и хочет ослушаться приказа и отправиться к основным силам в Рим, потому что там и будет основной «праздник».

– А папа об этом не знает? Надо же ему сказать об этом. Промиус вскочил, и хотел было уже бежать наверх, но Ольдих схватил его за руку. – Ты куда?

– Наверх, к отцу. Надо же спешить, – уставился на него мальчик.

– Сейчас нельзя. Все всё сразу поймут. Дождись сначала ночи. Потом пойдешь к отцу и всё ему скажешь. Никто и не заподозрит тебя, если ты захочешь на ночь пожелать отцу спокойной ночи.

– Я уже не маленький. Я – воин, и сплю там, где спят все воины, – обиделся Промиус.

– Ладно-ладно, большой уже. Только тогда послушай своего друга. Ты же не хочешь подставить своего отца?

– Не, не хочу, – покорно согласился мальчик, не в силах противостоять грузу доводов.

– Тогда бери нож, и отчищай днище бочки от винного камня.

Промиус сжал губы, взял нож, и начал с ожесточением отскабливать днище бочонка.

Тем временем, на капитанском мостике стояли двое, Хильдебальд и его помощник Трир. – Трир, скажи мне, о чём говорит команда, когда узнала, что мы не направляемся в Рим? Как они отреагировали на это?

– Капитан, я бы соврал, если б сказал, что команда это восприняла с воодушевлением. Ворчат, конечно. Но пока всё под контролем. Я не допущу своеволия и хаоса в команде. Можете на меня положиться. Вечером я им выдам двойную порцию вина, – так что успокоятся и заснут. А судя по наступающим переменам, а я в этом хорошо разбираюсь, то завтра, а возможно, уже сегодня ночью, штиль сменится на ветер. И думаю, что не позднее завтрашнего обеда, мы будем на месте.

– И всё же, Трир, я всё равно не понимаю, – почему Гейзерих так отнесся ко мне? Ты же давно со мной. И меня знаешь. Неужели я заслужил такое отношение? В отличие от всех этих придворных подлиз, которые считают Карфаген своей родиной, я еще не забыл, что главное назначение вандала, – это быть воином.

– Не знаю, командир, но видимо у Гейзериха свои планы. Поговаривают, что с южной стороны, возможно, могут появиться силы, которые могут нанести удар по нашей основной группе, которая высадится в Риме. Ведь если бы вы были главнокомандующим – разве вы бы не также поступили? Поэтому он и выставляет авангард с этой стороны и поставил вас именно сюда, потому что доверяет вам и знает.

– А ты дипломат, – усмехнулся Хильдебальд. – Умеешь поддержать. Хотя я думаю, что всё не совсем так, как ты описываешь. Ладно, Трир. Я доволен твоей работой. Я, в отличие от тебя, в морском деле, не очень-то разбираюсь, поэтому здесь всецело доверяю тебе.

– Спасибо командир. А сейчас, если вы позволите, я пойду и объявлю команде о том, что это именно вы распорядились, выдать удвоенную порцию выпивки. Им будет приятно знать, что командир о них заботится.

– А ты не прост, Трир, – улыбнулся Хильдебальд. – Ступай и сделай так.

Глава 4

Бескрайние монгольские степи. Весна в этом году, опять выдалась ранняя, жаркая и засушливая. Трава, не успевшая, как следует взойти, была уже зелено-желтого цвета, выжигаемая нестерпимым солнцем, и тянулась до самого горизонта. Заяц-толай, выползший из норы в поисках еды, потерял бдительность и не заметил стелящуюся тень по земле. Стремительным броском беркут вонзил ему острые когти, прямо в голову. Проверив, что жертва не шевелится, беркут разбежался и снова поднялся ввысь, принявшись кружить в синей вышине над жертвой. Через какое-то время на горизонте показалась точка, которая по мере приближения приобретала очертания человека, появление которого, видимо и ожидала птица.

Человек подошел к убитому зайцу, присел на одно колено и откинул накидку, закрывающее лицо от слепящего солнца. Взору явилось худое морщинистое волевое лицо седой женщины. Старуха подняла голову кверху и свистом позвала беркута. Ловкими и уверенными сильными движениями, не по годам, она вспорола зайцу живот и выпотрошила все внутренности на землю.

– Ты уж прости меня, Октай, что не даю его тебе, на растерзание, а то ты всю шкуру испортишь.

Старуха отодвинула в сторону беркута всю требуху, и беркут, размахивая крыльями, подскочил к куче и начал жадными рывками раздирать и заглатывать пищу.

Скудная растительность, недостаточная для прокорма скота вынуждала становище кочевников опять сниматься с места, и пускаться в поиски, более плодородных земель. Долгие скитания и переходы с одного скудного места на другое, и так уже третий год подряд.

Можно было, конечно, двинуть в сторону Байгаал-далая – Большой воды, но племя было слишком малочисленно, чтобы оказать хоть какое-то давление, на другие, более удачные племена, чтобы те поделились своим охотничьим ареалом. Поэтому и приходилось выбирать из того, что было в засушливых степях. Вот так они и застряли в двух-трех днях перехода к большой воде.

Уныние, которое было непременным спутником этого племени, на третий год лишений и скитаний уже переполнило чашу терпения, и сменилось непременным желанием найти виновных во всех этих несчастьях. Этим виновным оказалась шаманка Цэрэн, которой и вменили все неудачи и невезение племени, за то, что она, несмотря на все свои камлания и привороты, так и не могла призвать на иссушенную землю, хоть самого маленького дождя.