Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)

Мы ещё почти три часа шагали в полном молчании. Дождь снова пошёл, и какой-то осенний — в смысле, уныло-безнадёжный, хорошо ещё — не холодный. Но сырость нами уже не ощущалась.

— Олег, — вдруг сказала Танюшка, — мы куда-то не туда идём.

Она остановилась, не оглядываясь на меня.

— Да ну, — сердито сказал я, — речка вот она… Пошли, Тань, пошли.

— Да погоди ты… Калаис же не точно на запад течёт, а ещё и на север чуть. А мы идём точно на запад. Ну проверь, проверь!

Я вздохнул и воспользовался надёжным способом — навёл на светлое пятно в тучах (солнце) часовую стрелку "ракеты" и мысленно очертил угол между ней и цифрой "2", а потом разделил этот угол пополам. Двенадцати ещё не было, и юг находился справа — там, куда указывала биссектриса.

Танюшка была права. Мы шли точно на запад.

— Да, это не Калаис… — пробормотал я.

— Это его приток, я забыла, как он называется, — уверенно сообщила Танюшка. — Мож-ет, это и к лучшему, но он короче, чем Калаис.

— Ничего страшного, — бодро заметил я. — Уж на запад-то мы курс и без реки сумеем удержать… Пошли, Тань.

— Что ты всё "пошликаешь"?! — внезапно рассердилась она. — Я промокла! Я есть хочу! Я устала, в конце концов!

— Тань, я тоже, — терпеливо сказал я. — Выберемся на открытое место и попробуем раз-жечь костёр.

— Да, костёр он разжечь решил! Из чего, как?! Мокрое всё! И… — она осеклась и закусила губу. Опустила глаща: — Извини.

— Ничего, — по-прежнему спокойно ответил я. И больше ничего не стал говорить.

Мы опять зашагали вперёд. Я видел перед собой спину Таньки, обтянутую мокрой ковбойкой, потемневшие от воды русые волосы, слипшиеся прядями — по ним за ворот текла вода., и мне стало жалко девчонку — до спазмов в горле.

Илья Кормильцев.

я пытался уйти от любви

я брал острую бритву и правил себя

я укрылся в подвале я резал

кожаные ремни

стянувшие слабую грудь

я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой

твоё имя давно стало другим

глаза навсегда потеряли своё цвет

пьяный врач мне сказал что тебя больше нет

пожарный выдал мне справку что дом твой сгорел

но я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

14.

и я буду с тобой

в комнате с белым потолком с правом на надежду

в комнате с видом на огни и с верою в любовь

я ломал стекло как шоколад в руке

я резал эти пальцы за то что они не в силах

прикоснуться к тебе

я смотрел в эти лица и не мог им простить

того что у них нет тебя и они могут жить

но я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой

в комнате с белым потолком

с правом на надежду

в комнате с видом на огни

и с верою в любовь

* * *

Костёр разжечь и правда не удалось, как я ни старался. Зато на севере небо вдруг просветлело — голубая полоса подрезала тучи и начала стремительно расширяться, над-вигаясь на нас. в этом было что-то тревожное, но мы радовались, глядя, как солнечный свет буквально течёт к нам по земле, вспрыгивая на холмы и скатываясь в лощины и ов-раги.

Мы остановились на речном берегу и с удовольствием следили за этим.

— Всё-таки хорошо, когда лето, — сказала Танюшка, и я подтвердил это энергичными кивками. Через минуту мы уже купались в солнце, хлынувшем с небес. — Давай просушим-ся хоть…

От мокрой земли в самом деле тут же начал подниматься пар, солнце играло в гир-ляндах капель, и только на юге быстро сокращался остаток облачного неба, унося дождь ещё куда-то.

— Давай, — согласился я и в замешательстве взялся за язычок замка. Снял куртку, выкру-тил её как следует. Мы с Танюшкой, не сговариваясь, отвернулись друг от друга; я пооче-рёдно выжал брюки, футболку, даже носки и разместил все вещи на ветках, которые пре-дварительно отряхнул от воды. Из туфель подальше вытянул языки и пошире расшнуро-вал.

Танюшка за моей спиной сопела — жалобно, сердито и упрямо. Не поворачиваясь, я спросил:

— Джинсы не выкручиваются, что ли?

— Угу, — ответила она. — Помоги… Да повернись, что ты…

А я что? Я ничего, как говорил попугай Кеша… Она же оставалась в чёрно-красном купальнике, как я её сто раз видел. В руках девчонка держала джинсы. Она была вообще-то сильной, но выкрутить грубую ткань с лейблом "Leer", пошитую в Ярославле, конеч-но же, ей было не под силу.

— Не разорви, — предупредила она. Ну, это было зря… Такой пошив рвать надо грузови-ком… Танюшка держала, а я крутил изо всех сил. Ей то и дело выворачивало руки, из-за чего девчонка смешно морщилась.

— Ну вот, всё, — я встряхнул джинсы и перекинул ей. — Давай теперь сами погреемся.

— А? — как-то опасливо спросила она. Я молча выбрал камень и присел на него, поставив пятки на край и обняв колени. Через несколько секунд тёплая спина Танюшки привалилась ко мне сзади.

— Мы всё равно отсюда выберемся, — тихо сказал я, чуть откинув голову назад. Стано-вилось жарко, и я подумал, что впереди в любом случае ещё долгое-долгое лето.

— Конечно, выберемся, — согласилась Танюшка. И я, увидев у своей щеки её закинутую че-

15.

рез плечи руку, осторожно пожал тонкие пальцы.

— А поесть я что-нибудь добуду, — пообещал я.

— Давай немного поспим, — предложила девчонка, — очень хочется.

— Тань, идти надо… — начал было я, но потом кивнул: — Давай. Только веток натаскаем, а то простынем, — я соскочил с камня и полез за ножом.

* * *

Я думал, что проснусь часа через два — больше даже в тёплый солнечный день без одеяла не проспишь на природе, тело остывает и само будит. Но проснулся я аж во вто-ром часу и обнаружил, что накрыт своими вещами, и Танькиными тоже. Я выкопался из-под них и потянулся с подвывом.

Танька — по-прежнему в купальнике — бродила внизу по отмели и за чем-то часто нагибалась. Я лёг на краю берега на живот — трава высохла — и, опустив подбородок на кулаки, начал следить за ней. Потом негромко свистнул.

Девчонка вскинула голову и, улыбнувшись, помахала какими-то двумя мешочками. Не зашумела — по воде всё слышно отлично. А через секунду уже карабкалась наверх.

— Ракушки, — сообщила она, отдуваясь. — Там их много, на отмели… Перловицы. Не ус-трицы, конечно…

— Устриц пусть буржуи едят, — весело ответил я. Мне было очень хорошо при мысли, что она меня укрыла. — А это мы вечером рубанём, на привале. Давай, сполосни носки и одеваемся.

Мне сейчас хотелось есть ещё сильнее, чем раньше. Танюшке, конечно, тоже. Но мы бодро засобирались. Высохшая одежда, конечно, залубенела, но это ничего. Только вот Танюшка вдруг ойкнула и с размаху села на то место, откуда встала.

— Голова закружилась, — успокаивающе, но в то же время жалобно объяснила она, когда я подскочил.

— Ничего, посиди ещё немного, — я отошёл перегрузить ракушки в свою куртку, которой вновь предстояло играть роль мешка.

А ведь у меня тоже головам временами кружится… Неужели от голода так быст-ро начала?!.

Эта мысль пугала…

…Косвенное подтверждение тому, что мы идём правильно, мы получили через ка-кой-то час, когда речка почти сошла на нет, превратившись в ручеёк. Мы шли по самому берегу — галечному и пологому. И Танюшка остановилась, даже подавшись назад. Я тут же — честно слово, рефлекторно! — оказался перед ней, сжимая в кулаке нож.

Но бояться было нечего. Мёртвых вообще не надо бояться.

Слева пологий откос был расчищен от зелени — давно, но надёжно, только трава росла там. И среди этой травы лежали три каменных глыбки. Кто-то принёс их сюда, уложил и выбил на плоских гранитных боках белёсые строчки.

— Могилы, — прошептала Танюшка. — Олег, я боюсь.