Самурай Ярослава Мудрого

— Так и будешь тут стоять, наставник? Или все же в дом войдешь?

— Как велишь, тысяцкий, — совершенно серьезно отвечал я. Ратьша понял, что я настроен очень официально (сам не знаю, признаться, почему), вздохнул и молвил:

— Тогда, наставник Ферзь, велю тебе в дом пройти, уважить хозяина. Я тебя не только по службе кликал, а и просто так, на гости. Окажешь ли честь?

Вместо ответа я молча поклонился и, краем глаза следя за меделянами Ратьши, взошел на крыльцо и, открыв дверь, вошел в дом.

Ратьша вышел мне навстречу, я поклонился хозяину, тот в ответ просто кивнул и сделал мне приглашающий жест рукой. Мы прошли в большую, светлую горницу, где и сели на лавку, стоявшую у длинного дубового стола. На столе стояли несколько кувшинов, какая-то снедь, на которую я, пообедав дома, не обратил внимания, и две изящные серебряные чарки.

— Чего выпьешь, Ферзь? Вина, меда? Или пива? — спросил Ратьша.

— Ничего не стану, тысяцкий, благодарю на угощении, хмельного я не пью, — ответил я и сказал чистую правду. Ратьша не стал настаивать, лишь ухмыльнулся.

— Как знаешь, наставник. А теперь скажи мне, где пропадал? Мы уж тут хватились тебя, уные маются, учеба стоит, а наставника и след простыл. Верно ли сказали, что у колдуна ты был?

— Все верно, наставник. Был у колдуна, кашель меня одолел. Да задержался немного, тот первые несколько дней велел у него пожить. Ну а раз уж приехал к нему сам, то и слушать стоит, я так рассудил.

— Оно верно, колдуну-то всяко виднее, что там с тобой и как это лечить, — согласился Ратьша, поглаживая густые усы. — Полегчало ли, наставник?

Я неопределенно пожал плечами. Не хотел говорить, что полегчало, мне казалось, что трепаться о таком не стоит. Да и вообще, по правде сказать, трепаться надо как можно меньше, особенно мне, есть за мной такой грех. Внезапно возникло желание рассказать Ратьше, где я был на самом деле, и я с трудом подавил ухмылку.

— Ну, дай Бог, дай Бог, — по-видимому поняв, что я не хочу говорить о своем здоровье, сказал Ратьша. — Я что позвал-то тебя, Ферзь. Князь через две седмицы думает в Медвежий угол ехать. Будем мы там крепость ставить. А там, если повезет, и городишко вырастет.

— То дело, — одобрил я действия князя.

— А с собой желает взять и тебя, наставник, помимо русской дружины и варягов.

— Не мое дело княжьи приказы обсуждать, но как же учеба? Уные-то мои как? Мне за себя пока оставить некого, Ратьша, — я и в самом деле, был неприятно удивлен. Неужели мои занятия князь счел ненужными?

— О том и хотел спросить, да ты сам и ответил. Тогда делать нечего, уных твоих придется с собой тебе брать, там из них жилы тянуть. Князь считает, что занятия прерывать нельзя. Ладно ли так, Ферзь?

— Так выбора-то нет. Коли князь велит мне с ним ехать, я еду. А коли придется уных там учить — значит, так тому и быть. Так что ладно, тысяцкий.

— А тогда и готовься через две седмицы выехать и уных своих упреди, — закончил Ратьша нашу долгую и крайне содержательную для меня беседу. В самом деле, сказано было очень и очень немало, в том числе и лестного для меня. Льстило мне то, что князь считает, что уроки мои и нужны, и важны. Льстило и то, что берет меня с собой. Хотя, с другой стороны, может, просто не хочет, чтобы я с уными без присмотру в Ростове болтался? Подозрительный ты, Ферзь, мужик — даже просто порадоваться не можешь, все-то ты какие-то невидимые подоплеки ищешь ко всему, даже если там их и нет вовсе. Хотя, с другой же стороны, лучше их заранее искать, чем потом ахать. Но когда все время что-то ищешь, то и на радость ни времени, ни сил уже и не остается. Дилемма, однако!

Мы еще поговорили с тысяцким о том о сем, а там я откланялся и бодрой рысью поехал к дому, потом передумал и повернул к дому кузнеца Ерша. Тот обрадовался мне, потащил за стол, отвертеться удалось с великим трудом, я пояснил, что я по делу. Так оно и было — мне вспомнилось на досуге одно занятное и весьма полезное упражнение веселых монахов из Шаолиня. Я решил, что для моих уных оно будет крайне пользительным, хотя бы в непростом деле упразднения их избыточной энергии.

— Ерш, у тебя есть старые цепи? Не больно толстые, но и не те, что на шее носят? — спросил я.

— Цепи? Кажется, было несколько саженей, купил как-то по случаю, — задумчиво отвечал мне кузнец. — Пойти посмотреть?

— Пошли, вместе посмотрим, — предложил, в свою очередь, я.

Ерш распахнул для света двери кузни и стал рыться в куче железного лома, лежавшего у задней стены. Вскоре он вытянул на свет божий длинную, слегка ржавую цепь. Всего мы совместными усилиями вытянули этой цепи метра четыре, а то и все пять.

— Как раз то, что нужно, Ерш. Продай мне ее? — предложил я.

— Не продам, — мрачно ответил Ерш, — сколько раз говорить, что здесь твои деньги не ходят.

— Не сердись, мастер, но просто уже как-то слишком нагло выходит, постоянно что-то у тебя беру и все задаром. Но коли так, то ладно. Ты бы мне еще порубил эту цепь на куски, — я показал длину нужного куска, и кузнец кивнул головой:

— Прямо сейчас? — видно было, что он готов был приступить к работе, хотя день был нерабочий, воскресенье, потому я и застал его дома, а не в кузнице.

— Да нет, что ты. До завтра терпит, — заверил я его. — Я тогда подъеду, когда скажешь, да и заберу.

— Да завтра тебе их домой привезут, не волнуйся, наставник, — усмехнулся кузнец, и я криво улыбнулся ему в ответ.

Цепи, как и было обещано, мне привезли утром, ни свет ни заря. Порублены они были именно на такие куски, как я просил, да еще и ржавчину кузнец с них отчистил. Прекрасно. Уных ждет приятное новшество в тренировках.

С этими радостными мыслями я взял лопату и прошел к своему додзе. До полудня я рыл ямы в форме воронок с очень неприятными косыми стенами. К приходу уных работа моя была закончена, а сам я успел еще и перекусить, и принять снадобья колдуна.

Перед ямами я разложил цепи, и, когда в полдень на дворе собрались уные, все уже было готово.

— Первой пятерке разобрать цепи, по две каждому, — скомандовал я после общего поклона и разминки. В додзе мы не пошли, я встретил их во дворе. — На каждую ногу намотать по цепи, у лодыжки. Добро. А теперь спрыгивайте в ямы.

Уные послушно спрыгнули в ямы и уставились на меня, ожидая дальнейших указаний.

— Хорошо. А теперь на счет выпрыгивать будете. Кто яму осыплет, будет новую копать и прыгать вдвое против всех. Начали. Раз!

Сначала уные прыгали в охотку, относительно легко выскакивая из своих воронок. Но очень скоро прыжки их стали куда более тяжелыми, а я же продолжал методично считать. Наконец, когда один из них грудью грохнулся на край ямы, я велел первой пятерке цепи снять и передать второй пятерке. Так мы и развлекались, пока я не решил, что для первого раза достаточно. Дальше тренировка пошла своим обычным чередом, новые движения, отработка старых, учебные поединки, теория — все шло, как и должно идти в солидном славянском додзе с доблестным шифу Ферзем. Погодите, детки, дайте только срок…

Дни шли своей чередой, занятия шли с полудня до темноты, и от меня уные выходили походкой изрядно пьяного человека. Что-то словно говорило мне, что надо спешить. Куда спешить, к чему — я не знал. Но знал, что такого рода предчувствия меня еще не обманывали, следовательно, из уных надо выжать все соки, готовя их к неведомым подвигам ударными темпами.

Уные, надо признать, меня радовали. Были и получше, и похуже, но в целом у них у всех было главное — они хотели учиться. Все до единого. Никто не отбывал здесь свой номер, а учить таких людей — одно удовольствие. Каждую тренировку я завершал приказом напасть на меня. То одному, то двум уным, а то и нескольким. И с каждой тренировкой мои уные становились все осторожнее. Осторожнее, но не трусливее. Умнее. Их поступки уже понемногу превращались в разумное поведение воина.

Одно лишь и мешало мне получать от жизни полную радость. Я тосковал по стражнице. И тосковал по правде. Было? Не было? Было! Было, было! Занятия давали мне возможность не думать о ней, просто некогда было, но по ночам и во снах я вспоминал и видел Синелесье и черные глаза Ягой. Думаю, что любой нормальный человек давно бы все бросил и поехал искать путь на Кромку или себе лиха. Но я не был нормальным человеком. Я был наставник Ферзь, в услужении князя Ярослава Хромого. Все. Этим все и было сказано. Я не мог «бросить все» — а ведь какая звучная фраза! — и ускакать в закат. Но легче мне от этого не становилось. Вернее, становилось ненамного. Мысль же купить баб пропала, боюсь, навсегда.