Крылья империи

Перепутать его было невозможно. Ни со страусовым, ни с павлиньим, ни — от других веселых птиц.

— Постойте, леди! — на этом заканчивался английский Баглира, и он ткнул в бок своего переводчика, — Я понимаю — нехорошо заводить разговор с дамой, не будучи представленным…

— Именно, — холодно процедила англичанка, перебив перевод, — удивительно, что русские моряки это понимают.

Тогда Баглир стянул, как рыцарский шлем, черную двуликую маску.

— Я князь Тембенчинский, — сообщил он, — и полагаю, что представился в Копенгагене всей Англии.

— И, к сожалению, в первую очередь — моему мужу!

— Я надеюсь, он жив.

— Он временами об этом жалеет. Он — тот несчастный, который сдал вам остатки флота — остовы кораблей и израненных людей. Даже адмиралтейский суд не осмелился его обвинить! Но его вынудили уйти в отставку.

— Сожалею. Я видел, как сражался его корабль. Капитан Кэмпбэлл сделал больше, чем было вообще возможно, чтобы спасти судно. Так, по крайней мере, мне объясняли те, кто понимает в морской войне куда больше, чем я.

Такого недоверчивого изумления на человеческих лицах Баглир еще не видал.

— Вы хотите сказать, что вы разбили английский флот, плохо разбираясь в военно-морском искусстве?

— Никак не разбираясь, леди. Я вообще не моряк. Впрочем, самые искусные фехтовальщики, как известно, получают раны не от хороших бойцов, а от никаких. У которых шпага из рук вываливается. Я всего лишь везучий дилетант…

Баглир кокетничал — а что ему оставалось делать? "Надо дать возможность противнику сохранить лицо. Остальное можно и отобрать…" — говаривали лаинцы. Вот и теперь леди грустно, но и с некоторым торжеством улыбнулась.

Капитан первого ранга Джон Кэмпбэлл был шотландцем. А это означает, что не спился он исключительно от скупости. Не захотел тратить столько денег на виски. Да и надежда у него поначалу еще была. Надежда вернуться на флот. Пусть карьера уже сломана, и не быть ему адмиралом. Но вдруг о нем вспомнят более удачливые друзья и писавшие благоприятные рекомендации начальники? В конце концов, трибунал положил его саблю эфесом к хозяину. Так, согласно традиции, адмиралтейские судьи обозначали оправдание. И тогда — снова линкор, послушно выполняющий маневры сквозь огонь и дым, марево тропических зорь, экваториальный зной, холодные встречные брызги мыса Горн. И снова будет лизать борта ластящийся Индийский океан, набрасываться с пенными кулаками Тихий, протягивать ломкие цепкие щупальца Ледовитый, задумчиво перебрасывать с волны на волну Атлантический.

Но — сменилось правительство, хитрых и нерешительных вигов сменили умные твердолобые тори — а про него не вспомнили. Тогда-то он и напился по-настоящему в первый раз. То есть не просто выпил черезмерно на дружеской пирушке — а осознанно набрался в стельку. А тут в полупустой офицерский паб зашел его бывший младший помощник. Схлебнул пену с пинтовой кружки. И, обнаружив в скашивающихся глазах Кэмпбэлла узнавание и даже остатки незалитого пивом разума, завел с ним разговор.

— Не хотел бы вам такое говорить — но вас сейчас даже матросом не возьмут, — рубил он правду-матку, — потому как велено Копенгаген ЗАБЫТЬ. А вы заставляете помнить. И позор флота. И адмиралтейскую подлость. Что нам на воротники матросам теперь надо вшивать между белых полосок сразу две черные… Можно бы отомстить, замыть пятно кровью. Но — с русскими велено не ссориться и не дружить. У первого лорда, у Соммервилла, на днях немного развязался язык. Он говорил — они чугуна выпускают вдвое против нашего. А стали уже впятеро. На лес же и пеньку ввели монополию и поднебесно задрали цену. Так что все это приходится возить из американских колоний… А паб пустой, потому как вы сюда повадились.

Допил пиво и ушел.

После этого Кэмпбэлл сосал виски дома. И, приглушив тоску, пытался думать — что же ему делать дальше. Выходов было два: приискать себе службу за границей. Или ступать наниматься капитаном на коммерческое судно. Но дурная слава оказалась слишком громкой. Можно было бы начать торговлю самому. Позора в этом не было. Коммерцией не брезговал сам де Рейтер! Только вот капиталов у отставного капитана первого ранга не хватало и на каботажную лайбу. А его устроило бы только океанское судно.

Пенсии, положенной от короля, едва хватало на содержание скромного дома невдалеке от базы, горничную, повариху, садовника и виски. По понятиям английского офицера — нищета. И почти несбыточная мечта для тех русских моряков, у кого не было своей деревеньки. Шли же на море однодворцы да младшие сыновья, да иноземцы. Впрочем, теперь и помещики, безвозмездно потерявшие в шестьдесят втором году крепостных и до трети земель, или уходили со службы — или жили на жалованье. Взять того же Николая Скуратова — только и славы, что потомок Малюты, а ни кола, ни двора.

Поначалу Кэмпбэлл подумал, что к нему явились бывшие сослуживцы похрабрее. Во всяком случае, мундир одного из них был похож на форму английского морского офицера, а Мэри щебетала оживленно и весело. Как до Копенгагена. Но у коротышки с вкрадчивой походкой, блестящего тяжелой кирасой, обнаружилась мохнатая голова, тогда, три года назад, обыгранная в каждой английской карикатуре.

— Да, это я, — уверил капитана князь Тембенчинский, — а не белая горячка. Доброго дня.

— Еще утро.

— Мы раненько встали, для нас уже день. Капитан, вы знаете Грейга?

— Сэма? Знал. Неплохой офицер. Из приличного клана — но что понимают в этом англичане? Они видели в нем только сына торгаша. И даже не подпускали к капитанству, как ни геройствовал. Он сам захватил себе испанский корабль и полгода наводил возле Гаваны такой шорох, что весь испанский флот ушел гоняться за ним, и наш десант спокойно высадился около города. Потом война закончилась, и «собственный» корабль у Грейга отобрали. Он понял, что адмиралом на этом флоте ему не быть, расплевался с лордом Соммервиллом и исчез куда-то…

Тембенчинский захохотал. Его спутник заулыбался.

— Ну совершенно никто не читает газет, — сообщил князь, — даже в Англии. А Грейг, прозываемый ныне Самуилом Карловичем, теперь ведет сразу два флота в бой на турок — Балтийский и Немецкий. Двенадцать линкоров. И десять тысяч десанта. А званием он контр-адмирал русского флота.

— Какого класса линкоров?

— Четвертого, разумеется! Они оказались достаточно эффективны. Собственно, это в большинстве уже новые, улучшенные модели. Мы называем их линейными фрегатами. Они лучше обычных линкоров. Быстрее. Но вам я готов предложить новенькое судно первого класса. Если вы согласитесь вступить в русскую службу.

Кэмпбэлл не раздумывал.

— За шканцы линкора первого класса я готов вступить даже в турецкую службу, — хриплым от волнения голосом ответил он.

— Тогда езжайте во Флоренцию. Там вас будет ждать купленный нами у великого герцога Тосканы линкор. Как его назвать, сообразите сами… Деньги на проезд — с семьей — получите у русского посла в Лондоне.

И, достав из неуместной при морском мундире кирасирской ташки готовый бланк патента, заскрипел пером, вписывая имя и чин. Чернила были красные. И, когда собирался отбросить выдернутое из собственной шеи перышко в сторону, вспомнил.

— Леди Кэмпбэлл, откуда у вас такое перо?

— Как откуда? Купила вместе со шляпкой. Тогда как раз был бал по поводу победы при Кибероне. И появиться там без шляпки a la Hawke было совершенно невозможно!

С какой ностальгией сказала бы она эти же слова пять минут назад! Ведь после Киберона был жив и славен победивший французский флот рисковый адмирал Эдвард Хок, оставшийся на дне копенгагенской гавани. После Киберона ее муж был в зените карьеры. И вот все вернулось на круги своя. И в словах леди Кэмпбэлл звучало обыденное объяснение несведущему в моде варвару.

— А где вы шляпку купили? — поинтересовался Баглир. Получив же ответ, поспешно откланялся.

И потащил Скуратова с собой. Тому казалось — князь помешался. Было очень похоже. Тот метался по шляпным лавкам, спрашивал о происхождении перьев экзотического вида. И об объемах поставок. Придирчиво рассматривал. Темнел глазами, словно их застилали грозовые тучи. Казалось, вот-вот молнии метать начнет. Наконец, заменил картинно-недоуменный вид лейтенанта.