Другой путь. Трилогия (СИ)

Наш БПК несется на биржу, чтобы продать столько своих акций, сколько нужно для покрытия образовавшейся разницы по кредиту. Но дело в том, что на бирже и без того все только продается. И ничего не покупается! И значит, свои акции он продаст еще дешевле, чем мог продать банк час назад, когда озвучил свое требование по возврату кредита от БПК. Но и те акции, что у банка, подешевели еще. И получается замкнутый круг: мы продаем, чтобы компенсировать разницу между прежней стоимостью актива и текущей, но с каждой нашей продажей наш актив дешевеет еще сильнее, требуя еще раз провести эту компенсацию!

В конечном итоге наш БПК останавливает все текущие платежи, отменяет оплату за материалы и электроэнергию, выдачу зарплат и премий, замораживает авансы покупателей – все ради того, чтобы расплатиться с банком, потому что “нужно поддерживать репутацию хорошего заемщика”, потому что с банками лучше не судиться, потому что так принято.

И вот уже несколько фабрик сидят без материалов, без рабочих, без оборотных средств, а их директора и владельцы снуют между банками и кабинетами чиновников, выпрашивая новые кредиты под залог уже никому не нужной бумаги.

И так происходит повсеместно, если государство не додумается нарисовать новые деньги. Но и эти деньги пойдут не в реальный сектор – там им делать нечего, потому что кредиты, выданные этими деньгами, сразу вернутся в банки в оплату долгов предприятийпроизводственников. И банки понесут их на биржу, начиная опять игру – “кто последний купит игрушечного медведя”.

Об этой игре мне рассказал Захар. Иногда на рынках наступает затишье – флэт, когда котировки вяло болтаются долгое время на одном месте, не давая сигналов ни на покупку, ни на продажу, и тогда пытливые умы трейдеров ищут, чем бы себя занять. Ктото приволакивает из дома старого плюшевого мишку и продает соседу за доллар, тот другому за два и начинается игра. Расплачиваются настоящими деньгами. Медведь переходит из рук в руки, цена на него растет постоянно. Вот он стоит сто долларов, вот триста, а вот пятьсот. Очень многие успели погреть на нем руки, а многие и не по одному разу, но наступает момент, когда люди начинают понимать, что старая игрушка никак не может стоить тысячу долларов и покупатели кончаются. Последний, заплативший больше всех, назначается главным терпилой, ведь интуиция ничего ему не подсказала и не уберегла от неоправданной глупости.

Торговля акциями и есть эта игра в медведя. Только обретшая масштабы поистине циклопические. На доходах от нее живут целые страны, вроде Англии. Хотя первопроходцами в этой сфере были французы.

Но мало самого медведя, – ведь покупателей много, а медведей поменьше, поэтому люди придумают производные от самого медведя – права на покупку или продажу этой игрушки в какоето определенное время. Потом это право застрахуют, а владельца медведя прокредитуют на его стоимость, и сам кредит, да и страховку тоже – непременно вынесут на рынок, сделав его правом требования права на покупку медведя. И вот уже вокруг медведя, текущая стоимость которого триста долларов, образуется бумажный ком прав, требований прав, страховок и прочих производных, ценой в десятки тысяч долларов. Все чемто торгуют, но ни у кого нет медведя.

Все это еще только нарождается, потому что такие операции требуют соответствующего машинного обеспечения – компьютеры и программы, высчитывающие эффективность вложений, интернета, позволяющего мгновенно перемещать капиталы из одной точки планеты в другую, соответствующее законодательство, позволяющего такие операции производить и получать от них колоссальную прибыль, совершенно несравнимую с теми крохами, что дает реальное хозяйство вроде карьеров, мясокомбинатов и прочих конфетных фабрик.

Но если ничего подобного еще нет, то…

Глядя на прекрасные черные свечи, усеявшие графики бумаг практически всех эмитентов, я спросил Захара:

– Мы сможем открыть банк?

Захар едва не поперхнулся своим виски:

– Гм… банк? А зачем нам банк?

– Хороший банк, Зак, это пропуск в мир больших денег. Если хочешь, чтобы с тобой считались – тебе нужен банк. Не большой автозавод, ни нефтяные пласты, ни полеты в космос, ни какойнибудь хэджфонд. Только банк. Пока у тебя нет банка, ты тот, кого доят, когда у тебя появляется банк, ты становишься тем, кто доит. Да и растущий объем наших операций не дает мне покоя. Это, конечно, хорошо, что нас пока не вычислили. Но такой момент наступит обязательно. И если к тому времени мы не будем “слишком большими, чтобы рухнуть”, нас сожрут с потрохами. А имея банк, мы сможем какоето время поторговаться и если и уступить, то не очень много. Опять же, это солидно расширит наши возможности.

Вот сам посуди – сейчас азиатские биржи закрылись, а деньги мы с них еле успели выдернуть, чтобы успеть к открытию американских. А был бы у нас банк с филиалами повсюду – это была бы рядовая операция, без всех этих хитрых заморочек. Сидели бы там люди, зарабатывали бы деньги и никто не сказал бы нам плохого слова. Да и пора нам уже задуматься о том, как размещать капитал после того как…

Захар задумался минут на двадцать.

– Знаешь, чтото в этом есть. – Ответил он, опять прикладываясь к бурбону. – Только не один банк, а три, чтобы можно было гонять бумаги между своими. И еще небольшую региональную биржу. Гденибудь на Филлипинах.

– Ты наконецто начинаешь думать! – похвалил я друга. – Но все нужно делать последовательно. Сейчас, если мы все правильно просчитали, общий доход от наших эволюций составит миллиардов двадцать пять – двадцать семь. Представляю себе глаза наших брокеров. Какой там Сорос с миллиардом фунтов за день!

– Сорос – это который из лондонского Квантума? А что с ним такое?

– Через пять лет без одного месяца – в сентябре 1992го – обвалится английский фунт. Винить в этом будут несчастного венгра, якобы заработавшего на этом движении миллиард то ли фунтов, то ли долларов. Но это все лабуда. Реклама и самопиар. Люди любят громкие слова, страшные подробности и прочую белиберду. Там на самом деле история длинная. И началась она, как ни странно, с развала Советского Союза, объединения Германий, действий немецкого Бундесбанка, не пожелавшего снижать учетные ставки – они боролись таким образом с инфляцией. Фунт будет падать две недели, даже почти три – а не только в “черную среду”. И пятью ярдами фунтов, что будут в тот момент у Квантума, его так низко не уронить. Кстати, гораздо динамичнее фунт падал не против немецкой марки, в которой сидел Сорос, а против доллара, где никакого Квантума не было. Там многие погрели руки. И больше всех – американские и английские банки. Но главным героем и виновником назначили венгерского еврея. Да и то верно: настоящие деньги любят тишину.

Захар одобрительно хмыкнул:

– Его нужно купить.

– Сороса? – теперь чуть я не подавился. – Онто нам зачем?

– Не, не Сороса, – замахал руками Майцев. – Банк нужно купить. С солидной историей, с хорошей сетью филиалов, чтобы не выглядеть белыми воронами и нуворишами – таким не очень верят. И биржу на Фиджи. Маленькая, свободная, за небольшую премию тамошние власти позволят нам делать все, что угодно. Сколько мы отдадим Павлову?

– Я обещал удвоить его капитал.

– Значит, восемнадцать. И останется примерно столько же. Если не торопиться и все хорошо взвесить, то можно купить и банк и Фиджи. Целиком.

Мы не договорили, потому что следовало звонить и выбрасывать на открывшуюся биржу в НьюЙорке те деньги, что уже появились от операций на азиатских и европейских площадках.

Еще часа два мы отдавали бесконечные распоряжения нашим девчонкам: к Эми, Линде и Марии мы взяли еще двух – романтичную, но исполнительную Джоан и педантичную и упрямую Марту – внучку немецких переселенцев из Висконсина.

Все распоряжения были отпечатаны на бумаге заранее, и теперь мы все всемером только звонилизвонилизвонили.

К середине дня наступило временное спокойствие: все распоряжения переданы, задачи розданы, оставалось лишь ждать вечера. Захар с Линдой ушли в китайскую забегаловку на первом этаже здания – перекусить. Остальные обедали на рабочих местах.