Война за империю (СИ)

Даудинг перевел дух, готовясь перейти к самой неприятной части краткого отчета.

— После Саутгемптона они ослабили интенсивность налетов на собственно Метрополию и перешли к массированным минным постановкам с воздуха, отправляя по пятьсот и более бомбардировщиков за один вылет.

— Нас бьют нашим же оружием, — мрачно буркнул Черчилль. — Мы накинули удавку на их морские перевозки, они пытаются сделать то же в ответ?

— Именно так. И они уже не пытаются, а делают, притом небезуспешно. Мины дешевы — смесевая взрывчатка, корпус из прессованного картона и прочих эрзацев. Единственный сложный агрегат — комбинированный взрыватель, но их все равно можно штамповать, как Pie Points. Красные перекрывают устья портов и Ла-Манш с обеих сторон. Они уже давно занимались минными постановками, но главным образом с кораблей. А теперь как будто тумблер переключили — в игру активно включилась авиация. И это очень плохо.

— Наши летчики стали хуже воевать? — осведомился премьер?

— Нет. Но теперь схватки происходят главным образом над морем и близ вражеского побережья, соответственно безвозвратные потери КВВС возросли, а боевые возможности уменьшились, потому что сражения идут за границей берегового щита ПВО. Кроме того, теперь их легкие истребители с малым радиусом действия могут лучше прикрывать бомбардировщики. Прошли славные времена, когда 'Грифоны' совершали дальние рейды на нашу территорию вообще без эскорта. Коммунисты сменили тактику… И кроме того, они постоянно наращивают силы.

— Да, разведка докладывает о росте производства авиации в СССР и Германии, — согласился Черчилль. — Но насколько я помню, числа вполне умеренны. Кроме того, им дорого это далось, в Германии даже было несколько выступлений против новой политики цен и трудовой дисциплины, да и русским тяжело — мобилизационные ограничения, запрет перевода с авиационных заводов et cetera.

— Числа умеренны потому, что до нас еще не добрались все выпускаемые самолеты, — отрезал маршал. — Из-за естественного разрыва между ростом производства и подготовкой летного состава. Что касается недовольства в России и Социальной Республике, то их оценка выходит за рамки моих полномочий. Я сужу о результате, а он заключается в том, что Воздушный Фронт постоянно наращивает силы. По оценке данных, которые нам доступны, большевики смогли поднять производительность своего авиапрома почти на треть. Господин премьер-министр…

Маршал авиации наклонился вперед и положил на стол раскрытую ладонь, указывая на папки с бумагами.

— Раньше мы несли приемлемые потери, отбивали их набеги и даже могли позволить себе регулярные акции показательной порки, наподобие 'Якоря'. Но уже сейчас общий баланс потерь вызывает опасения. Если коммунисты смогут поднять производство самолетов еще хотя бы на сто машин в месяц и выдержат прежнюю интенсивность налетов еще три-четыре месяца, то их число начнет бить нашу организованность и тактическое превосходство. И, что хуже всего — это станет очевидно для всех сторонних наблюдателей. Сэр Уинстон, нам нужно больше самолетов и летчиков. И это уже не промышленный, а политический вопрос, потому что резервы Метрополии опустошены дочиста, мы больше не в состоянии наращивать производство. Точнее, в состоянии, но на считанные проценты, за счет оптимизации и жесткой экономии.

— Мы не можем требовать от Доминионов наращивания поставок и призыва, — глухо проговорил Черчилль. — Они и так дали больше ожидаемого, заставлять их выложить еще — значит расписываться в собственной слабости и отталкивать к нашим врагам. Америка останется в стороне, пока Ходсон и изоляционисты крепко держатся в седле. Они продадут все, что угодно, но у нас уже нет денег, чтобы закупать больше техники. Останется только торговать территориями и влиянием, но это все равно, что кричать на весь мир 'мы проиграли!'.

— Тогда нам остается только молиться, чтобы большевики не смогли бросить на чашу весов еще хотя бы одну воздушную армию. И держаться. Но английский дух не вечен, господин премьер-министр…

Черчилль сделал вид, что не услышал последней фразы.

— Теперь давайте подумаем, как представить эти данные Ее Величеству, — спокойно и выдержанно сказал он. — В свете, который не скрывает угроз, но при этом позволяет смотреть в будущее с умеренным оптимизмом.

Зазвонил телефон — темно-коричневый, под цвет столешницы и потому почти незаметный. Несколько мгновений Черчилль молча смотрел на надрывающийся аппарат, затем поднял трубку и все так же, без единого слова, прижал к уху.

Разговор вышел очень коротким, точнее даже не разговор, а монолог невидимого собеседника, поскольку премьер произнес лишь одно слово:

— Это достоверно?

И после короткого ответа повесил трубку.

Даудинг видел Черчилля во всех возможных видах — злого, рассерженного, разъяренного, оптимистичного, ироничного, язвительного, торжествующего… Но никогда еще не видел, чтобы 'Пожарный Империи', всесильный 'Бульдог' Черчилль бледнел на глазах.

Премьер-министр скрестил пальцы и поджал губы, которые на фоне мертвенно-бледного лица казались синими, как у утопленника. Он медленно вдохнул и выдохнул, шумно, как паровоз, сбрасывающий давление в котле.

— Что произошло, — негромко спросил маршал авиации.

— Сообщение. Не подтвержденное, сверхсрочное, но скорее всего верное, — отозвался Черчилль. Его лоб пошел глубокими складками, глаза прищурились — разум политика набирал обороты, осмысливая услышанное и готовясь к яростной вспышке деятельности.

— Произошло покушение. В один день. В Вашингтоне на Ходсона, в Нью-Йорке на Рузвельта. Президент убит, вице-президент тяжело ранен.

— Дьявольщина… — только и сумел выговорить пораженный авиатор.

Одним рывком премьер поднялся на ноги, с такой легкостью, словно его внушительные телеса были наполнены блау-газом для дирижаблей.

— Господь слышит мои молитвы, — лихорадочно пробормотал 'Бульдог'. — Еще ничего не потеряно!

Глава 31

Шейн отступил в угол, пытаясь стать как можно менее заметным, пригладил ладонями костюм и поправил узел галстука. Он чувствовал себя не в своей тарелке, слабо понимая, почему внезапно понадобился патронам здесь и сейчас. Не каждый день и даже не каждое десятилетие убивают президента Соединенных Штатов, а уж двойного покушения не было вообще никогда в истории страны

За стенами разверзся форменный ад — нет на свете существа более хитрого, изворотливого, скользкого, чем репортер большого города, и все газетчики в округе, стекались к Нью-Йоркской больнице специальной хирургии, построенной еще в 1863 году. Несмотря на позднее время, магниевые вспышки и свет автомобильных фар превратили вечер в день. Толпа шумела, ее волнение и многочисленные выкрики сливались воедино, как множество басовитых пароходных гудков в порту.

— Надо было везти в Пресвитерианскую больницу! — надрывался врач, белый халат на нем топорщился, как будто под него насовали ваты.

— Не надо, — сурово возвестил мужчина в безликом сером костюме, явственно выдававшем работника Секретной службы. Его коллеги совместно с городской полицией держали оборону на входе и рассыпались по всему зданию, словно больница вот-вот должна была подвергнуться нападению.

Впрочем, кто знает… когда в один день убивают президента и ранят вице-президента, все возможно. Люди в сером смотрели на Питера с подозрением, но в целом достаточно нейтрально, не мешая его терпеливому ожиданию почти у самой палаты, где временно разместили вице-президента Франклина Рузвельта. Кто мог отдать такой приказ о внимании к персоне Шейна, Питер даже не пытался угадать. И коротал ожидание в обдумывании простого вопроса — зачем сильные мира сего неожиданно призвали незаметный винтик государственной машины. Это было непонятно, странно и потому весьма … угрожающе. Особенно в свете предшествующих событий.

— Пожалуйста, пройдите за мной.

Рядом материализовался очередной 'серый', с видом безучастным и одновременно требовательным. Шейн стоически перенес очередной обыск, в ходе которого остался без наручных часов и маленькой металлической расчески. Наконец, широкие двери палаты приоткрылись перед ним, лишь на одну створку и самую малость — ровно настолько, чтобы протиснуться боком. И закрылись сразу же за спиной с глухим похоронным стуком.