«Веду бой!» 2012. Вторая Великая Отечественная

Надо быть честным хотя бы с собой, я наслаждался тем, что остался в живых.

Вчера я стал обладателем таких тайн верхушки рейха, что еще два дня назад моя смерть не вызывала никаких сомнений.

Вчера вечером, заходя в кабинет Шелленберга, я не знал, выйду ли из него. Я сел, ожидая, когда он пролистает мой пятистраничный отчет.

— Так, президентско-парламентская республика, слабый парламент и сильный премьер с феноменальной поддержкой населения, финансовые группы, развитая военная промышленность частично законсервирована — ну это и у нас кое-кто производство танков сократил, — Шелленберг внимательно просматривал каждый лист. — Возраст президента сорок пять лет.

— А это как понимать? — он поднял на меня глаза. — Вышли в космическое пространство?

— Уже полвека они обладают технической возможностью посылать устройства выше атмосферы и фотографировать поверхность планеты. По некоторым сообщениям, это пилотируемые устройства.

Шелленберг задумался:

— Их экономика превышает все экономики мира, недостижимое для нас качество вооружения, миллионная армия мирного времени, которую бундесы, как вы их называете, разворачивают в боевые штаты. Как вы думаете, долго мы продержимся? — он внимательно смотрел на меня.

— Ну, господин оберштурмбаннфюрер, я не военный эксперт, но через три месяца, когда они развернут свой военный потенциал… — начал я говорить.

— Четыре недели, максимум шесть, — в голосе Шелленберга зазвучали стальные нотки. — Пока вы охотились за секретами, они времени не теряли. Начиная со вчерашнего вечера, происходит планомерное уничтожение транспортной и энергетической промышленности. Самое интересное, что они разрушают только то, что не требует восстановления с их точки зрения или устарело: заводы синтетического топлива, тепловые электростанции, паровозные депо. Их самолеты днем и ночью охотятся за паровозами. Восточнее Эльбы скорость передвижения войск не более пятидесяти километров в сутки. Единственное, что выбивается из этого ряда, это каскад плотин на Рейне.

— Это сделано для затруднения переброски войск из Франции и остановки промышленности Рура, — ответил я.

— Самые боеспособные части были в первых волнах наступления на Россию, а сейчас они перемалываются в Белоруссии и Украине, — продолжил мой собеседник. — В тылу у нас ничего нет, кроме новобранцев, строителей Тодта и обрюзгшей СА.

Наш разговор заходил в тупик. Слишком много я знал, чтобы просто выйти из кабинета.

— Господин оберштурмбаннфюрер, — решил я рискнуть. — Я внимательно слушал предисловие к вашим мемуарам.

— Продолжайте, — медленно произнес Шелленберг.

— После капитуляции генерал Гелен, руководитель отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба вермахта, вновь создал свою службу под покровительством американцев, еще находясь в заключении. Американская и английская разведки пренебрегли вами, ведь они получили готовый военный аппарат разведки. Сейчас у него, как и у нас, нет ничего по новой России, что может заинтересовать Запад, зато есть то, что наверняка заинтересует бундесов, сеть в Европе, Азии и Латинской Америке. Да и медицина в Российской Федерации сейчас лучшая в мире, — я старался быть очень убедительным.

— Очень хорошо, господин Михайлов, — на лице Шелленберга появилась улыбка. — Я лично доложу о вашем отчете. Для вас заказан номер в местной гостинице, — добавил он.

То, что я проснулся и пил принесенное молодой служанкой кофе, лучше всего говорило об успешности моего экспромта.

Я побрился, привел себя в порядок и ровно в девять часов утра стоял у кабинета Оскара Штайна. Единственное, что удивило меня, это вытянувшийся во фронт часовой у входных дверей бывшей гимназии, когда я проходил мимо.

— Доброе утро, герр Михайлов, — услышал я голос Шелленберга. — Присоединяйтесь к нам.

Он, вместе с Оскаром, стоял у маленького столика, держа в руках коньячные рюмки.

Штайн с улыбкой протянул мне третью рюмку:

— Мы выпили за тебя, Петер.

— По какому поводу пьянка? — поинтересовался я.

— Мы пьем за твое производство, — Оскар вынул из кармана удостоверение СД. — Тебе присвоено звание гауптштурмфюрера. Официальную присягу СД давать не надо.

Я даже не думал, что моя вчерашняя инициатива приведет к таким последствиям.

— Поздравляю! — Шелленберг пожал мне руку. — Вы растете быстрее самого Райнхарда.

Будто я не знаю, кому обязан столь головокружительной карьерой.

Когда мы со Штайном остались в кабинете одни, он сказал:

— Ты понимаешь, что это не совсем настоящее звание. Как у вас говорят, ты осиновый гауптштурмфюрер.

— Не осиновый, а липовый, — поправил я, разглядывая свою фотографическую карточку в удостоверении. Даже форму приладили, порадовался я за мастеров фотолаборатории СД.

Но, как говорили классики: бойтесь данайцев, дары приносящих.

— Петр, это настоящее удостоверение, оно избавит тебя от множества проблем.

— И породит огромное количество новых, — ответил я.

В кабинет вошел Вольф:

— Доброе утро, коллеги. Сегодня ночью привезли пленных, и оберштурмбаннфюрер просил вас присутствовать на допросах.

Мы спустились по лестнице и, перейдя в левое крыло здания, остановились у железной решетчатой двери, закрывавшей коридор. Пауль с гордостью показал на новые решетки, закрывающие окна:

— Как видите, мы тоже не сидим без дела.

За громоздким столом, одиноко стоящим в середине большой классной комнаты, сидел седой коренастый мужчина в гражданском костюме. Он аккуратно заполнял лист бумаги ровным почерком, не обращая на нас внимания. Напротив него, со скованными за спинкой стула руками, сидел молодой парень в простой рубашке и рабочих штанах. Его лицо украшали заплывший глаз и синяк на скуле. Лицо Вольфа начало багроветь:

— Кто ударил арестованного?

Стоявший у двери охранник нервно сглотнул, кивнув на коренастого.

— Это не я, господин гауптштурмфюрер, это он.

— Сегодня утром пришел закрытый приказ по службе безопасности, строжайше запрещающий физическое воздействие на граждан Федерации, — шепнул мне на ухо Оскар.

— Все равно вы от меня ничего не узнаете, фашисты проклятые, — сказал по-русски пленник и добавил грязное английское ругательство.

Я знал о широком распространении английского языка у русских, но такая языковая конвергенция мне в голову даже не приходила.

Я подошел к столу и взял бумаги. Сидевший за столом встал и, зло глядя на меня, заговорил по-немецки:

— Я штабс-капитан Рыбников и веду допрос, как считаю нужным. У меня эта большевистская сволочь заговорит.

— Вы не штабс-капитан, вы неизлечимый идиот, — я сунул ему в лицо протокол допроса. — Что это за допрос? Что это за вопросы? — продолжал я на русском языке. — Вы член Коммунистической партии большевиков? Ваш отец был членом партии большевиков? Вы бы его про бабушку спрашивали, была ли она членом партии большевиков?

— А че? Моя бабушка была членом компартии, — подал голос наш заключенный.

— Я не потерплю такого отношения к себе! — завизжал штабс-капитан, вспомнив язык предков. — Кто вы такой, молодой человек, чтобы указывать мне?

Я, как и он, был в партикулярном платье, и ему было трудно определить мое положение. Как я ненавидел этих напыщенных индюков, закостеневших в злобе к отвергнувшей их родине.

— Я, гауптштурмфюрер СД Михайлов, отстраняю вас от следствия. Дураки нам не нужны.

— Зачем так резко? — встрял в разговор Пауль. — У нас не хватает следователей, нет толковых переводчиков, кругом сплошная импровизация. Рыбникова я получил из Берлинского отделения РОВС по рекомендации гестапо, они сказали, что раньше он неплохо вел допросы.

— Вот так? — я показал на избитого арестанта. — Сейчас такой фокус не пройдет.

— Да знаю я, прекрасно знаю, — отмахнулся Вольф. — Думаете, только вы слушаете радио? Там одни предупреждения о гуманном обращении с военнопленными и бесконечные списки попавших в плен и погибших в России.