Костяной браслет

Вечером Сольвейг охватило беспокойство, и становилось оно все сильней. Девушка не чувствовала голода, и сон бежал от нее. Она твердила себе, что нужно подождать до рассвета, но потом вдруг испугалась, что уснет мертвым сном перед самой зарей.

В полной темноте она села на ложе. Тайком нашарила брошь, спрятанную в наволочке. Нашла на ощупь дыры в оленьей шкуре и просунула в них руки. Встала, подняла овечью полость. Но, сделав лишь первый шаг, задела железную кочергу, что лежала между ее лавкой и очагом.

Вмиг проснулась Аста:

— Кто там?

А затем:

— Что там?

— Это я, — хрипло откликнулась Сольвейг. — Всего лишь я.

Сердце бешено колотилось в ее груди.

— Что стряслось?

— Живот болит, — ответила Сольвейг. — У меня колики. Мне надо выйти. Очень надо.

Сводные братья храпели на два голоса.

— Не могу больше ждать, — простонала Сольвейг.

— Дверь закрой, — приказала ей Аста. А затем вздохнула и снова легла…

В миг, когда холодный ночной воздух овеял лицо Сольвейг, она почувствовала, ощутила всей душой, сколь опасно уходить и сколь больно было бы остаться.

«Но я могу вернуться, — подумала она. — Еще не поздно!»

Однако она уже неслась прочь от хутора. Она бежала, и восточный ветер понесся ей вслед. Когда Сольвейг услышала его стон, она не сомневалась: это Аста зовет ее обратно.

Сольвейг не оборачивалась, пока не достигла причала. Повернув голову, она увидела, что небо над холмами только-только начало бледнеть; в нем не было еще ни зелени, ни нежной желтизны первоцвета.

Сольвейг второпях толкнула лодку вниз по склону, в воду, и поспешила к перевернутой плоскодонке, чтобы взять вещи, которые припасла в дорогу.

Она обратила взор к хутору, все еще скрытому завесой ночной тьмы. И снова повернулась лицом к темной танцующей воде.

«Я могу, — подумала она. — Да, я могу. Они пожалеют, что потеряли лодку. Но не меня. Старый Свен поможет Кальфу и Блуббе срезать ветки, и они построят новую».

На самом краю причала девушка опустилась на колени. Задыхаясь, она взмолилась:

— Эгир, не кричи на меня на буйном языке своих волн. Ран, не лови меня в свою гибельную сеть. Подымите меня, принесите меня к Трондхейму.

Сольвейг встала с колен и похлопала по карману из оленьей шкуры. Моржовая кость была там; та самая кость, которую так и не закончила вырезать Сольвейг.

СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА ЗА СИЛЬНЫМ СОЛНЦЕМ НА ВОСТОК, И ТАК…

Она положила кругляш на землю причала.

— Ты, Кальф, и ты, Блубба… — прошептала она. — И ты, Аста. Найдете ли вы? А ты, ветер, вы, волны, и дни, и надежда, вы поможете ли мне завершить то, что я задумала?

Сольвейг съехала по склону причала и влезла в лодку. И только тогда поняла, что не отвязала фалинь.

— Сольвейг! Сольвейг! Ты где? Сольвейг!

Она была уверена, что слышит голос Асты. Сольвейг достала нож для резьбы и принялась рубить и кромсать канат. И в конце концов разорвала.

4

С первых же мгновений ей стало ясно, сколь сильно течение. И оно относило ее не в ту сторону, выше по фьорду, прочь от Трондхейма. Девушка перестала грести, подняла весла и пробралась к мачте, чтобы поднять старый парус.

«Аста была права, — подумалось ей. — Это просто тряпка. Настоящее сито, а не парус».

И тут ей пришли на память горькие слова мачехи: «Ты? Ты бы не добралась до Трондхейма. Тебя бы сожрали волки».

По крайней мере, здесь нет волков. Но зато здесь много чего другого. Того, что мне не разглядеть. Того, чему нет даже имени.

Совсем недолго Сольвейг еще видела свой дом в лучах рассвета. Потом ей лишь казалось, что видит его. Ну а затем она уже твердо была уверена, что не может его разглядеть.

«Это было моим миром, — сказала она самой себе. — Хутор, этот фьорд… здесь был мой мир».

Сольвейг ощутила, что в глазах ее закипают слезы.

«И что я такое без этой воды, этой земли? Я родилась тут. Здесь отец учил меня рыбачить, рассказывал истории, здесь показал мне, как вырезать руны, и…»

Девушка всхлипнула:

— Ты знаешь про меня все, знаешь, кто я такая. Увидимся ли мы снова? — Но тут она встряхнула волосами. — К чему меня приведут такие мысли? Я должна смотреть вперед. Я следую за своим отцом.

Спеша вместе с ветром вниз по фьорду, который становился все шире, Сольвейг вскоре поняла, что никогда еще не находилась так далеко от дома совершенно одна. Поначалу она вслушивалась в каждый скрип своей лодчонки, всматривалась в каждую волну, поднимавшуюся впереди, и так закусывала губу, что на языке ее был вкус крови. Но время шло, и Сольвейг постепенно овладевала зевота. Девушка опустила ладонь в ледяную воду, поднесла руку к израненным губам и словно бы услышала голос отца. Он рассказывал ей, почему вода в море соленая.

— …начав однажды, Сольва, моряк никак не мог остановиться. Жернов все молол и молол соль, так же как до того перемолол целый водопад сельди и бульона и столько золота, что его хозяин мог бы обшить им весь свой дом. Жернов молол и молол, и намолол столько соли, что корабль пошел ко дну. Но даже тогда, Сольва, жернов не остановился. Он до сих пор лежит на дне морском и мелет соль. Вот почему вода в море такая соленая.

Сольвейг слушала этот призрачный голос и размышляла, почему же у слез тоже соленый вкус, и вдруг увидела, что кто-то машет ей с берега. Размахивает руками и кричит. Но человек тот был слишком далеко, и она не могла разобрать слов.

«Не может же быть, чтобы он пришел за мной, — подумала Сольвейг. — Как это возможно? Может, Аста… да нет, вздор какой. Но все же она могла послать за мной Свена или кого-нибудь еще, кто бы вернул меня домой».

И в тот же миг раздался ужасный скрежет. Лодку подбросило, и Сольвейг полетела вперед. Будто какое-то подводное божество приказало жернову перемолоть суденышко в щепки.

Сольвейг не сразу сообразила, что же это было. Но затем увидела. Ее легонькая лодка столкнулась с огромной льдиной и задрала нос, а глыба скользила под ней.

Дно лодки начало подтекать — там, где безжалостная громада оставила вмятину, но, насколько Сольвейг могла увидеть, других повреждений не было.

«А то мое путешествие закончилось бы уже сейчас, — подумалось ей. — Не успев даже толком начаться. Но если течь усилится, мне придется как-то откачивать воду. А тот человек на берегу… он же хотел меня предупредить».

Сначала стих ветер. Затем начался отлив, и челн повлекло вниз по течению.

Как прекрасно, что вода заполняет фьорд быстрее, чем отступает от него. Сольвейг знала, что отлив забирает столько же влаги, сколько приносит прилив, но ей казалось, будто ей помогает сам Эгир.

Сольвейг плыла по течению. Ею вновь овладела зевота, и внутри оленьей шкуры было так тепло.

«Когда ветер и волны так нежны, — думала она, — плыть не сложнее, чем дышать полной грудью. Если закрыть глаза, то кажется, будто я скольжу на юг, к самому Миклагарду. Но я знаю! Морские походы никогда не бывают легкими. Разве что очень недолго. Море, эта сверкающая западня, исполнено опасностей. Мне нужно быть настороже».

Сольвейг достала кадушку с водой, поднесла к губам и повернула защелку. Ей бы очень хотелось напиться досыта и смыть с волос и лица соль, но она сделала лишь пару маленьких глотков.

Когда идешь ты в горы или по фьорду держишь путь, бери с собой воды и пищи вдоволь. Так говорит Один.

Сольвейг развязала шнурок своей кожаной сумки, вынула кусок вяленой баранины и принялась задумчиво его жевать.

Дни в раннем апреле быстро тратили весь свой небольшой запас света. Засияли путеводная звезда, Дракон, Гончие, Большая и Малая Медведицы. Луна надела серебристый нимб.

Тогда ли Сольвейг поняла, что не попадет в Трондхейм дотемна или даже до полуночи?

Она всматривалась в волны, и они светились в почти абсолютной темноте.