Цветочек аленький (СИ)

Никого смерть не красит. Будто вместе с душой, что тело наполняет, уходит и то, что скрывает человек от всех окромя себя самого. Та серая сущность, что в каждом живет изначально, выходит наружу, кожу выбеливая, цвета жизни себе забирая. Как камень, в речку брошенный, с годами гладкий становится, так человек за век свой, себя обтачивает, форму желаемую принимая. Смерть же огранку стирает, сущность миру являя, ту, что от рожденья дана была, а не временем выгравирована.

Глядит Святослав на мать мертвую, что в одеяниях белых, да с веками закрытыми на лавке лежит, узнать в ней женщину родную, надеясь. Кричит ему сердце, что не похожа Ольга, что не она то, а баба другая, но разум осаживает, что не кому более тут окромя матушки быть.

Ольга.

Из подземелья выйдя, отряхивает Ольга платье шерстяное, платок головной на манер крестьянский завязывая. Плечи накидкой овчинной прикрыв, по сторонам оглядывается, замеченной быть боясь, да в лес уходит, не оборачиваясь, что б чувствам не уместным волю не дать. Там, меж пологих склонов, да деревьев поваленных петляя, птичку приметную выискивает, что бы с вороном старым весточку передать, той, кто и без того знает, где Ольга ныне оказалась, но из вредности в жизни без клича не явится. Проклятья под нос бубня, перепрыгивает женщина через кочки, да о камни, будто специально под ноги кидающиеся, спотыкается.

Уж тьма надвигается, что в леса завсегда раньше города приходит, а ворона все нет, как и не было. Проблуждав вдоль ключа звонкого, злая от голода, да до костей продрогшая, решает княгиня кричать, Морену призывая. Но ведьма треклятая лишь тогда на зов отзывается, когда, голос сорвав, Ольга на брань перешла, да такую, что не каждый кузнец знает.

— Чего орешь скаженная? — Как всегда ведьма смеется, на Ольгу глядя, что в грязи по колена увязнув, вылезти пытается.

— Руку дай что ли? Аль не видишь, что вылезти не могу! — Княгиня ярится, от голода, да дороги долгой уставшая. На ведьму, которая потехи ради над ней издевается, снизу вверх глядит, но с превосходством таким, будто не в грязи валяется, а на приеме в Царьграде за столом восседает.

— Так ты попроси по-людски, тогда и подам. — Не спешит Морена руки подать подруге закадычной, все веселится, ситуацией глупой забавляясь.

— Пусть люди и просят, а я княгиня, мне требовать должно. Отродясь не молила, и ныне не стану! — Ольга зло подол платья рвет, что грязью облепленный стреножит пуще пут любых. Да руками за землю цепляется, ногтей не жалея, сама выбраться хочет.

— Дело твое, коль желанье в грязи поваляться, то не мне тебе препоны чинить. — Морена потешается, словами княгини не обиженная.

Но не сломлен дух женщины, просить не привыкшей, ни дорогой длинной, ни преградами, что на пути встречались, ногти обломав, да платье изорвав в тряпки, выбирается Ольга с места болотистого, что б отдышавшись, пред Мореной с гордой головой предстать. И вот в чем странность вся, не смешит больше ведьму вид женщины упрямой, так как даже в вещи старые ряженная, да перепачканная не по мере, все одно вид такой имеет, что даже дурак поймет — княгиня пред ним, а не баба деревенская.

— Знаешь, почему не каждый править может? — Как не в чем не бывало Ольга у Морены спрашивает. — Потому что, на помощь чужую рассчитывает, потому что просит, когда сам выбраться не может, да потому что ношу свою на чужих плечах донести старается. Князь, тот что богами целован, в силу свою верит, и спину не гнет, ни пред другом, ни пред врагом кровным. Решения принимая, сам ответ за них несет и, в беду попадая, сам из нее выбирается, еще и другим помогая. Так что коли тебе рука моя нужна будет, я подам, обиды прежние не помня.

— Страшны слова твои. Как же жить, коль в других не веровать? Еже ли сам все нести пупок-то не развяжется? — В любопытстве ведьма голову на бок склоняет.

— Отчего же не веровать? Верить можно, да надеяться не стоит. И помощь принять не стыдно, коли ее от чистого сердца предлагают, прошений не дожидаясь. Ты ж руки мне сама не дала, в желанье мольбы мои послушать. — Говорит Ольга, да на Морену поглядывает, скажет ли, что не права княгиня в суждениях своих, что не ждала ведьма упрашивание. Но молчит подруга старая, молчаньем своим верность слов Ольги подтверждая.

— Ладно. Коли выбралась, пошли, тут изба моя недалече. Ни хоромы княжеские, конечно, но тебе все равно по нраву придется. — Жестом ведьма в сторону показывает, спорить дальше не желая. И уходят женщины, друг-друга под локти поддерживая, о чем-то своем тихо шепчутся. И коль встретил бы их путник заплутавший, то, пожалуй подивился бы тому, что княгиня киевская с богиней морозов и голода лютого, словно бабы простые спешат куда-то.

Удаляясь от жизни мирской, да от имени отрекаясь, уходит Ольга тропами нехожеными, что б никогда не прознать боль утраты близких. Ей хвалу бы Единому молвить, за то, что в неведение осталась, да не увидала, как три года спустя от событий только что поведанных, под мечами печенежскими сгинул сын ее единственный. После боя изнурительного, на который грек Святослава вызвал, возвращался князь в Киев, да случилось так, что своими же соратниками преданный, на переправе в засаду к печенегам попал. Может к счастью, что никто не расскажет княгине, как князь вражеский — Куря из черепа сына ее любимого кубок сделал, упиваясь победой своей, да бахвалясь пред правителями другими, что чарка его из кости сделана воина бравого, который на земли врагов ужас смерти мечом своим нес. И то славно, наверно, что никогда не увидит Ольга, как внуки ее драгоценные, забыв, что все они одного отца дети, друг на друга мечи поднимут. Да как обагрится Русь от боев бесконечных, кровью братской землю напитав. Несомненно, бы удивилась княгиня, расскажи ей кто, что в бойне этой за города и веси, которые некогда сын ее отвоевывал, младший Владимир победу вырвал. Может, узнав, согласилась бы с Мореной, что действительно кровь Малушкина сильней руды дочки боярской оказалась. А внучок, которого она на руках качала, хитрость бабки своей унаследовав, правителем великим стал.

Тем и приятней слепота, что лишь хорошее в сердце уносишь, в грязной правде ноги не запачкав.

Святослав. Киев. Похороны княгини.

Когда-то давно, уж в какой стороне и не упомнить, старец один, что больше мудростью сед, чем годами, сказал Святославу слова странные:

— Коли б знала птица, что в небе парит, лишь крыльям благодаря, то берегла бы их как сокровище самое ценное. Но не думает птаха об этом, оттого как не ведает, что жизнь и другой бывает. А вот коль потеряет крылья, в драке коту отдав, не станет уж прежней голубка, неба лишенная, так как тот, кто с высока на всех глядеть привык, не сможет в ногах ползать.

Не понял тогда князь, о чем старец молвит, для себя решив, что с возрастом и почтенные мужи разум теряют, но ныне прозрел, когда сам свои крылья потеряв, подле матери их в гроб положил. И нет теперь более опоры той, что в небе парить позволяла, утехам своим предаваться давая. Теперь же, на землю спустившись, придется Святославу ногами идти, жизнь по другому налаживая.

Смотрит князь на то, как тело матери его вместо прощанья должного, в ящик деревянный укладывают, и хочет кричать, что неверно это, что не примут боги в царство свое, ту, кого гвоздями в короб заколотили. Но молчит Святослав, не вмешиваясь, зная, что воля матушки в таком погребении. Странный молебен для бога Единого выслушав, подходит князь к гробу Ольги, пальцами шершавыми крышки касаясь, тихим шепотом слова произносит, Озему и Роду адресованные. Чтоб коль не услышит Единый молитв отца Григория, может Озем с Сумерлой по душу матери явятся, сгнить в черном ящике не позволив.

Чувствует князь, как локтя его чьи-то пальцы касаются, отойти от гроба вынуждая. Видит Святослав, как опускается в землю последняя память, что с предками его связывала. Слышит сын Ольги, как куски земли в яму летят, об крышку короба погребального стукаясь. Понимает мужчина, что закричит от боли такой, которая сердце из груди вырывает, коль не найдет выхода ярость эта, что в душе зарождаясь, мишень себе ищет. Окончания обряда не дождавшись, уходит Святослав, поступью быстрой в подземелья спускаясь. И в голове, от горя туманной, мысли не добрые вертятся. Собственными руками задушить желает, ту, что мать его убить пыталась, скорбный час действиями своими приблизив. Может и сделал бы то, что задумывал сын Ольги, коли бы на пути своем не встретил воеводу старого, что в смертном параде участвовать не желая, тоже под землю спустился, уединения ища.